Дети часто спрашивают в письмах: в чем смысл жизни? Ой, деточки, как будто жизнь – это что-то такое серьезное и длинное, и надо искать ее смысл. Моргнул, и ты взрослый. Моргнул – старая рухлядь. Моргнул, а открыть веки уже не смог. Жизнь, даже баночная, настолько коротка, что единственный ее смысл – это успеть переодеться в чистое. А тут уж у каждого свое, так сказать, видение ситуации, и зависит оно от того, куда мы покупаем билет на колесе «Сансара». Ладно, говорят мне, может быть, в отдельной человеческой жизни смысла нет, но есть ли он в истории? Может быть, некая тайная сила, секретное общество и так далее по списку. Что тут сказать. Мы так устроены, что все время ищем эту тайную силу и сокровенный смысл и надеемся, что в происходящем есть хотя бы чей-то шкурный интерес. Но нету даже его, ребята – я понял это, когда увидел, как разлетается на рыжие брызги искусственная голова барона Ротшильда. Всякая /Х-слово/, как сказал в миг прозрения философ Пятигорский, цветет в нашем саду мгновенных форм бесплатно и бескорыстно. Бенефициаров не найти – во всяком случае, среди людей. Да и зачем нам этот смысл? Если бы у всех нас в увиденном было только увиденное, в услышанном только услышанное и так далее, неужели мы жили бы хуже? Была бы у нас необходимость убивать барона и отправлять ходор-галеру в ее тревожное путешествие? Пришлось бы нам выковыривать деревяк-занозы из известного места, морщась от боли и ужаса? Петь «Ветерок» на утреннем плацу под взглядом бритого вертухая? Разменивать будущее наших детей на кур с его хуторка?

Мы были там. Были сям. Были между. А где мы теперь? Вопрос, впрочем, сугубо риторический – ответа он не требует. Так что лучше я отвечу на другой, который мне действительно часто задают. Старый монах говорил, что практика занимает много жизней. Продолжаю ли я ее и в какой форме? Или для меня все это просто болтовня и сон господина Сасаки? Как я понимаю свой «летитбизм» сейчас? И какой совет я дам идущим по тому же пути? Не думаю, что научу чему-то полезному – научить вообще нельзя, можно только научиться. Но, если хотите, я честно покажу, где зарыта моя колокольня. В летитбизме, о Бахия, только летитбизм. Никакого «понимания» подобных вещей не бывает отдельно от действия. И нет никакой «практики» отдельно от повседневной жизни. Поэтому я просто опишу, как выглядит моя обычная прогулка – и объясню, что слова «переодеться в чистое» означают лично для меня.

Помните, я рассказывал про кипарисовую аллею, которая соединяла мою камеру с тюремной студией? Я ходил по ней восемьдесят два года и очень к ней привык. Поэтому я воспроизвел ее почти в том же виде, только растянул на целых пятьсот километров. Получился отличный променад. Я добавил к нему залив, склоняющееся оранжевое солнце и легкий бриз. В банке все это сделать –раз плюнуть. Если отключить усталость, по променаду можно гулять неделями. Через каждую парутройку километров со стороны суши появляется то пирамида Хеопса, то Эйфелева башня, то римский форум, каким он был при поздних Антонинах, и так далее. Всякие достопримечательности, с которыми я не успел ознакомиться в теле. Бывает, захожу посмотреть.

Что я делаю во время прогулки? Да ничего особенного. И вот в этом «ничего особенного» моя практика и состоит. Я иду между рядами кипарисов и гляжу вперед. Я не ищу никаких перемен, и мой ум ни за чем не следует. Я даже не могу сказать, что «позволяю феноменам свободно проявляться» –ничто в этом мире (включая меня самого) не нуждается в моем позволении и не подчиняется моим запретам. В те дни, когда на душе у меня безветренно и тихо, я вижу, что любая эмоция, любая тревога, любое желание, длящееся больше секунды –это раскаленный уголь, сжатый мною в руке. Пока я считаю его своим, я горю в аду, но я так привык к боли, из которой сделаны мир и я сам, что даже не обращаю на это внимания. У каждого из нас много-много рук, и мы сжимаем в них огромное количество углей. Но если мы начинаем замечать их сами, если мы понимаем, что «думая мысли» и «переживая чувства», мы просто истязаем тех «себя», которых создаем этой же процедурой, тогда наши выдуманные руки начинают по очереди разжиматься и отпускают свою фальшивую добычу.

Покой и воля, угаданные Пушкиным, не слишком поддаются описанию, потому что все наши слова сделаны из углей. Но я попробую. Покой и воля –это когда в прозрачной ясности присутствия никого нет, и это «никого нет» не стремится ни к чему. Только это еще не все. Тайну покоя я знаю, сказал Николай Рерих в стихотворении про привратника, охраняющего пустые покои. Так у него шепчет сам герой. Сегодня эту тайну можно наконец открыть. Чтобы покой оставался пустым, ему необходим вышибала, умеющий работать с посетителями. Вот я и есть такой привратник –и одновременно такой покой. Но это не значит, что во мне есть что-то особенное. От большинства людей я отличаюсь только одним –у них дома не все, а у меня там вообще никого. Это возвышенное, тонкое, наилучшее. Во всяком случае, из того что я видел, включая баночную тюрьму и всемирную известность. И это совсем рядом. Именно оттуда мы и ныряем всю жизнь в говно и никак не можем остановиться. Никак не можем вернуться домой. И знаете, по какой причине?

Чтобы покой наступил, надо перестать за него бороться. Единственное действие (или не-действие, кому как нравится), позволяющее вернуться в божественную природу –это принять все как есть вот прямо сейчас. Научиться жить в «сейчас» без жалоб и экстазов, опираясь на то, что есть в этом миге. А там, если поискать, найдется все. В том числе и следующая ступенька, не видная ни из какого другого места.

Это и значит для меня «переодеться в чистое». И здесь сердобольская хунта не только не мешает –она, наоборот, активно помогает. Сердоболы со своими партнерами из «Открытого Мозга» обгадили абсолютно все, что было в наших жизнях, кроме точки «сейчас», до которой они не знают как дотянуться (сами они в ней не были, только слышали про нее от разведки).

Мало того, если в глубине души вы мечтаете переехать в спокойную и тихую страну из той жопы, куда нас привели великие баночные умы, вам тоже сюда. Автобус отправляется каждую секунду, но в него пускают только в чистой одежде. На этом пути есть один секрет. Надо научиться прощать себе свое несовершенство.

Надо иметь не только настойчивость, но и терпение. А захотеть, чтобы наши хватающиеся за боль пальцы побыстрей разжались, как раз и означает обзавестись сжимающей уголь рукой – самой мощнопожатной из всех. Поэтому я не ищу покоя. Я не хочу воли. Я иду дальше по бесконечной аллее, вслушиваюсь в свое воображаемое тело, слежу за облаками, и когда я вижу солнце, я просто вижу солнце, когда я слышу шум ветра, я слышу шум ветра, а когда навстречу мне бредут мерцающие голубым огнем сердобольские боты – неважно, в пространстве ли моего ума, в окружающей ли недействительности –я молча отвожу взгляд и не искушаю их никакой надеждой вообще.

Отрывок из книги Виктора Олеговича Пелевина «КГБТ+». 

Затем, когда уже начинало темнеть, я снес украденные страницы назад – и положил их рядом с лавкой, словно их сбросило ветром. Капустин подобрал их на следующий день – подмокшими от прошедшего ночью дождика.

Прежде чем поделиться с вами мыслями по поводу прочитанного, я хочу, Елизавета Петровна, чтобы вы ознакомились с ним сами – и взгляд ваш не был заранее замутнен моими мнениями.

Вот каким был мой улов:

прячет наконец свой усталый, покрытый бледными каплями, но все еще жадный язык, мне приходит в голову, что всякий раз, когда во мне просыпается надежда, когда в моем уме начинает метаться яростно ищущая выхода мысль, все это просто гром и треск, извлекаемый неземным ветром из сухой погремушки на потеху мельчайшему князю, озирающему из нижней мглы сделанные ему дары.

P.S.

С литературной точки зрения лучше было бы закончить эту печальную повесть именно здесь. Но я, слава Мамоне, не литератор. Я трейдер – хоть и бывший.

Поставь я точку здесь, и получилась бы традиционная россиянская «духовная инвектива» – сколько таких написали за последние два века, не сосчитать. Пламенный, так сказать, приговор миру, погрязшему в… (нужное подчеркнуть), произносимый «задумавшейся грешной душой».

Но только я хочу сказать совсем не это. Я мог бы пошутить, конечно, что, судя по «ГОСПОДИ, ПОМИЛУЙ МЯ ГРЕШНАГО» на моем пергаменте,  подобное мне еще предстоит. Но я не настроен веселиться. Я серьезен на сто процентов – и задержу читателя еще на две минуты, чтобы сообщить то главное, что действительно меня мучает.

Все эти «истины», явленные мне во сне, становятся не особо важны, когда я просыпаюсь. Потому что я живу не там, где вижу Жука и его князя, а вот тут – в мире, где мы встречаемся над этой страницей. Может быть, это измерение тоже мне снится, но сон очень навязчив и многого от меня требует. И в этом главном и общем для всех сновидении я смотрю на вещи немного по-другому.

Я по-прежнему материалист – и верю, что странные приключения моего сознания имеют естественное объяснение.

Скорей всего, это были просто внутренние напряжения психики, отразившиеся в зеркалах моего ума, искривленных химией и страхом. Я принимал лопающиеся нейронные спайки за «события внутренней жизни» – но это была лишь цепочка разрядов, прожигавших новые связи в моем мозгу. Подобное происходит много раз в жизни, только переживается обычно не так замысловато.

То, что Жук привлек мое внимание к Сирилу, объясняется просто – мы жили в одном доме, и мой мозг, должно быть, бессознательно сфотографировал его во дворе или у лифта, а потом так же бессознательно опознал в фейсбуке… Можно жить рядом с другим человеком годами, и никогда его не замечать, это знают все. Удивительного здесь мало.

Это не Жук вдувает электричество в мои нейроны через свой длинный клюв. Он сам есть поток частиц, мозаика, случайно сложившаяся в лабиринтах неокортекса из обломков детского чтения, визуального энтертейнмента и прочей ламберсексуальности.

Князь? Уловленные им души? Ах, если бы.

По-настоящему страшно совсем не это.

Мы, кримпаи, думаем, что над нами есть добрая сила, направляющая нас к свету – а противостоит ей сила злая, желающая нас от него отвратить. Мы верим в подобное до сих пор, верим в глубине души – и часто основываем на этом свои поступки. Что, наверное, хорошо и полезно для общежития – такая матрица впечатана в наше подсознание не зря. Но это просто наш способ уверить себя, будто во Вселенной есть кто-то, кто нас любит. И кто-то, кто нас ненавидит. Что есть кто-то, занятый нами – как Жук был занят мной.

Потому что все мы – мягкие и слабые. И даже в зрелости мы маленькие плачущие дети, нуждающиеся в любви, внимании или хотя бы ненависти. Мы достаточно глупы, чтобы иногда вызывать друг у друга серьезные эмоции – и в этом помутнении ума заключено наше счастье, потому что на самом деле никто не нужен никому. Не верите – спросите у Аарона Альцгеймера (если, конечно, он прибежит к вам из сумрака в ответ на ваш исступленный ночной зов).

К счастью, мы чаще всего не успеваем дожить до этой последней ясности, как кроманьонцы не успевали дожить до седин.

Никакого Жука нет. А есть – поток частиц в моем мозгу, принимающий разные конфигурации под действием информационных полей и отражающийся сам в себе. И все эти частицы летят не ко мне и не от меня. Они вообще не летят куда-то конкретно. Просто дрожат, появляются и исчезают.

Один поток частиц – я. Другой – мой дружок Сирил. Третий – вата. Четвертый – цивилизация. Частицы приближаются друг к другу, отклоняются, отталкиваются – и возникают наши ценности и смыслы, ненависть и любовь, радость и страх, «Господи, помилуй мя грешнаго», «человек – это звучит бодро» и все такое прочее. И нет над этим никакого Князя, проявляющего к нам интерес.

Вернее, он есть, пока снится. Но мы просыпаемся, постоянно просыпаемся. А потом, когда жизнь протрет в нас достаточно дыр, мы просыплемся окончательно – и превратимся в белый ракушечник, по которому побегут загорелые юные ноги. Если приглядеться к ракушечнику, он состоит из миллиардов крохотных черепов.

Мы не нужны этим черепам и еще меньше – этим загорелым юным ногам. Мы не нужны черно-зеленому трейдерскому графику, на который глядим с такой надеждой и страхом. Мы не нужны никому, даже той инстанции, которой мы теоретически принадлежим – самим себе. Bonjour tristesse – и прости, Сирил.

Лучше всего, кстати, про это написал недавно он сам – он ведь у меня философ. Мне кажется, что это мои собственные мысли, просто он смог выразить их точнее, когда решился-таки осознать свою ватную сторону:

Ахиллесова пята современной «философии» – это неустранимый конфликт между научным знанием и политической идеологией, нанимающей философа за еду. Наука давно пришла к выводу, что никакой «личности», способной быть субъектом «свободы», не существует – и точно так же нет никакой «свободной воли». 

Мы не выбираем, как и какими нам быть. Мы лишь осознаем сделанный за пределами нашего сознания выбор как «свой». Где именно он делается и каким образом, мы не в курсе. Мало того, все эти «I, me, mine», навечно заклейменные в песне «Битлз» – вовсе не пятна грязи на незрелой душе, а ложные, но необходимые подразумевания, позволяющие мозгу кое-как подделывать и склеивать картину непрерывной внятной реальности, поддерживая «нашу» в ней заинтересованность: без них не было бы ничего связного и осмысленного вообще. 

Человеческий мозг, по сути, просто робот-фальшивомонетчик, главная задача которого – непрерывно обманывать самого себя, чтобы передать гены дальше по цепи страдания. Некоторые радикальные экономисты уверяют, что фальшивомонетчики сидят в ФРС США – но увы, самый главный жулик и вор гораздо ближе. Он и есть мы сами. 

Личность – это зыбкая совокупность культурно и биологически обусловленных эффектов, программный (и постоянно перепрограммируемый) продукт, и физика здесь точно так же предшествует лирике, как при работе компьютера. В нашем мире все просто происходит – и нет никаких действующих лиц. Мы никогда не были «живы». Или, во всяком случае, никогда не были живее, чем ветер, облако, волна – или компьютерная программа. Мы всего лишь боты, строящие информационный коралловый риф. Когда мы начинаем догадываться о том, кто мы на самом деле, мы снимаем страшилки про зомби. 

Сознание – это огонь Святого Эльма на мачте тела. Лампа, освещающая механический и абсолютно лишенный своей воли процесс… Свободная воля – один из множества возникающих при этом миражей. Как огонь святого Эльма может быть свободен или не свободен? От чего? Для чего? Он просто горит некоторое время на мачте, освещая несущиеся сквозь него соленые брызги, а потом исчезает. 

Соленые брызги, да уж – про них на этих страницах было немало. Прямо памятник русскому гей-экзистенциализму первой четверти двадцать первого века.

Сирил прав, но с этим знанием трудно жить. Ведь даже моя неразделенная любовь к Золоту, мой кошмарный сон про Жука – просто эхо веры, что в мире есть какой-то прочный и надежный смысл, какая-то инстанция, превосходящая меня самого.

Хотя что это значит, если перевести с человеческого на изначальный? Клубок полей и частиц, превосходящий другой клубок полей и частиц?

Превосходящий в каком смысле?

Может быть, конечно, что эти мои слова – последний мазок, накладываемый Жуком на его пергамент . Но скорей всего, дело в том, что creampie Сергеевич все еще на что-то надеется – а Надежда, как острил Ленин, умирает последней.

Он, по слухам, перед выездом князя  понял все-все.

Вы ведь понимаете, Елизавета Петровна – такое я подделать не смог бы и не сочинил бы ни за что: множество слов здесь непонятны, другие ясны отчасти или смутно. Иные метафоры чересчур уж сильны, но и жутковато красивы – «клубок полей и частиц…» Клубок полей, как вам такое?

Зато некоторые выражения, хоть и неслыханные, прозрачны вполне – например, «гей-экзистенциализм»: тут «экзистенциализм» от латинского «существую», а «гей» – восклицание наподобие «эх». Мол, выпала человеку доля – коптить белый свет, и что теперь с этим поделаешь… Эдакая, одним словом, цыганщина.

Отрывок из книги Виктора Олеговича Пелевина «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами». 

Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом?

В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. (3) Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает.

Смертные же глупы: получив что-нибудь ничтожное, дешевое и наверняка легко возместимое, они позволяют предъявлять себе счет; а вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя единственно времени и не возвратит даже знающий благодарность. (4) Быть может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь чистосердечно: как расточитель, тщательный в подсчетах, я знаю, сколько растратил. Не могу сказать, что не теряю ничего, но сколько теряю, и почему, и как, скажу и назову причины моей бедности. Дело со мною обстоит так же, как с большинством тех, кто не через собственный порок дошел до нищеты; все меня прощают, никто не помогает. (5) Ну так что ж? По-моему, не беден тот, кому довольно и самого малого остатка. Но ты уж лучше береги свое достояние сейчас: ведь начать самое время! Как считали наши предки поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да к тому же остается там не только мало, но и самое скверное. Будь здоров.

Цитата из книги Луций Сенека «Нравственные письма к Луцилию». 

Изобретение чего-то это не психологический процесс.

Метод проб и ошибок вполне пригоден для решения несложных задач. Но если решение спрятано среди сотен или тысяч всевозможных вариантов, путь к правильному ответу может растянуться на долгие годы или вообще оказаться непосильным: далеко не всякий изобретатель способен терпеливо перебрать хотя бы сотню вариантов. К тому же нет никакой гарантии, что даже неисчерпаемое упорство будет вознаграждено. Правильный ответ вообще можно не заметить или, заметив, неверно оценить, счесть неудачным.

Темпы развития техники зависят, прежде всего, от появления и реализации принципиально новых машин, процессов, приборов. Для их создания нужны сильные, нетривиальные, «дикие» идеи. Но именно здесь метод проб и ошибок отчаянно «пробуксовывает»… Нет людей, которые могли бы, пользуясь этим методом, уверенно решать задачи «ценою» в тысячи проб. Если счастливый случай и поможет кому-то решить такую задачу, нет никакой гарантии, что этот человек сумеет справиться со следующей задачей.

Как же все-таки решаются задачи «ценой» в тысячи и миллионы проб?

В свидетельствах изобретателей и их биографов обычно повторяется одно и то же – долгие размышления, перебор всевозможных вариантов и внезапная догадка в результате какой-то случайной подсказки:

«Три года Терентьев искал решение проблемы, отвергая один вариант за другим. Порой ему начинало казаться, что он бессмысленно ходит по кругу. Но на самом деле масса самых разных идей постепенно спрессовывалась в своего рода пороховой заряд. И нужна была лишь искра случая, чтобы вспыхнул огонь озарения»1 (1Социалистическая индустрия. – 1983, 25 дек.).

Психологи пытались воспроизвести в эксперименте процесс решения задач. При этом обычно использовались не изобретательские задачи, а головоломки, загадки. Психологи-бихевиористы, считающие, что нужно просто наблюдать за поведением  человека (от английского behaviour – поведение), констатировали чисто внешние черты процесса решения: человек сосредоточивается и перебирает вариант за вариантом. Гештальт-психологи объясняли суть дела так: человек создает мысленный образ (Gestalt, нем.) объекта, о котором говорится в -14- задаче, а затем перестраивает этот образ, меняет связи между его элементами, и вот неожиданно возникает новое понимание задачи, усматривается некая связь между элементами или новая особенность объекта и его элементов.

Наиболее обстоятельные эксперименты  провел в 20-30-х годах немецкий психолог К.Дункер. Как и его коллеги, он работал с простыми задачами и головоломками. Предполагалось, что полученные выводы удастся распространить на решение более сложных задач. Между тем многовековая история изобретательства отнюдь не давала тому оснований. Опыт свидетельствует, что решение простых задач доступно очень многим. Не имеет практического значения, будет ли получено решение со второй или с десятой попытки; вся проблема – в неясности механизма решения трудных задач ценой в тысячи проб. При решении таких задач проявляется что-то еще кроме перебора вариантов. Нередко решение сложной задачи оказывается очень простым; не требовалось никаких особых знаний, чтобы найти нужный ответ, но многие пытались – и не могли решить задачу, а какой-то человек ее решил. Как это происходит? Почему это не повторяется? Почему человек, решивший трудную задачу «озарением», беспомощен при решении следующей задачи? Вообще: почему трудны трудные задачи?..

К.Маркс отмечал в «Капитале», что все крупнейшие изобретения сделаны не одним человеком, а «кооперацией современников». В особо трудных случаях задачу постепенно «перемалывают» несколько поколений изобретателей. С конца прошлого века (в особенности после Эдисона) несовершенство метода проб и ошибок стали сознательно компенсировать, сосредоточивая на решении одной задачи усилия многих разработчиков. Обширное «поисковое поле» делят на небольшие участки, и на каждом участке действуют многочисленные коллективы. Участки становятся все более и более узкими, а сосредоточенные на каждом участке силы – все более значительными…

За 100 лет изучения творчества психологи не поставили ни одного эксперимента по решению крупной задачи «кооперацией современников». Лишь в последние годы появились сведения об опытах с небольшими, но все-таки реальными изобретательскими задачами.

Вот одна из таких задач.

З а д а ч а  1.2. Авиационный высотомер (альтиметр) работает, измеряя падение давления с высотой. В сущности, это -15- обычный барометр, но шкала градуирована в единицах длины (высоты). Высотомер имеет две круговые шкалы (рис.1): большая шкала показывает метры, малая – километры. Пилоты часто путают шкалы. Поэтому инженеры-психологи решили установить новый высотомер, на циферблате которого километры показывались бы на горизонтальной шкале, а метры – на круговой (рис. 2).

Спроектировать такой прибор было поручено высококвалифицированным инженерам. С задачей они справились, но в результате получился сложный механизм с множеством шестеренок и колесиков. Трение о них было столь велико, что точность нового прибора оказалась сведенной на нет. Все попытки уменьшить число шестеренок ничего не дали. Тогда задача была передана человеку, мало знакомому с такого рода проблемами…

Решение этой задачи действительно не требует никаких специальных знаний. Высотомер в принципе не отличается от манометра, устройство которого описано в учебнике физики для шестого класса: это согнутая в дугу металлическая трубка, один конец  ее запаян, а другой присоединен к объему, в котором измеряют давление. При увеличении давления трубка разгибается, запаянный ее конец приходит в движение, которое с помощью рычагов и шестеренок передается стрелке.

«Записи позволили точно установить, как все происходило. Изобретатель бился над проблемой, подходил к ней с разных сторон, но безуспешно. Он размышлял над ней дни и ночи. Она стала казаться ему неразрешимой. Но упорные поиски продолжались. Они были похожи на какую-то странную игру, в которой -16-  изобретатель начал находить удовольствие. Появились галлюцинации, которые неотступно преследовали его. Потом он обнаружил, что проблема совершенно овладела им и он не может  не думать о ней. Изобретатель решил как-нибудь развеяться. Однажды он бросил работу и поехал за город, в лес. Осенние листья медленно кружились в воздухе, изобретатель брел вдоль лесной просеки в полузабытьи, какие-то образы мелькали в его уме.

И вдруг перед его мысленным взором возникла непрерывно свивающаяся и развивающаяся пружина высотомера. Неожиданно вопреки воле изобретателя на пружине появилась черная точка, описывающая небольшую дугу по мере того, как пружина свивалась и развивалась. В следующий момент задача была решена: движение точки на пружине и есть та самая горизонтальная линия, которую он так безуспешно искал2»          (2 Техника – молодежи. – 1976, №1, - с.39).

Это – типичное описание творческого процесса. И хотя взята реальная изобретательская задача, наблюдение за ее решением не дает ничего нового. Новые сведения могли быть получены, если бы исследование велось принципиально иначе и в центре внимания оказались бы не субъективные переживания изобретателя, а объективные изменения – переход от одной модели высотомера к другой, от плохой модели, характеризующейся сложной системой передачи от «двигателя» (пружина) к «рабочему органу» (горизонтально перемещающаяся стрелка), к хорошей модели, отличающейся тем, что передача вообще отсутствует: стрелка прямо «замкнута» на пружину (рис. 3). Передачи нет, отсюда –  -17- предельная простота устройства, и передача как бы есть – ее функции по совместительству выполняет пружина. Неудачи обусловлены попытками построить хорошую передачу, а ее, оказывается, надо было вообще исключить…

Одно из двух: либо прием «выбрось передачу, поручив ее функции двигателю или рабочему органу» - годится только для этой задачи, либо это общий прием для всех задач или по крайней мере для какого-то достаточно обширного их класса. Первое предположение ведет в тупик, исследование сразу обрывается. Второе предположение приводит к понятию «идеального объекта»: технический объект идеален, если его нет, а функция выполняется. Идеальный объект заведомо лучше любых других объектов – он ничего не стоит, абсолютно надежен (не может сломаться), не создает никаких вредных побочных эффектов (например, шума), не требует ухода и т.д.

Анализ патентного фонда показывает: увеличение степени идеальности технических систем – всеобщая закономерность, хотя передача функции – далеко не единственный путь реализации этой закономерности. Такой вывод мог бы положить начало научной технологии решения задач: если найдена одна закономерность, могут быть найдены и другие. Однако исследователи, как мы видели, остановились там, где, собственно, надо было начать работу. Это типично для всех психологических исследований, изначально ограниченных неверным постулатом, что изобретение – некий чисто психологический процесс: важно, мол, только то, что происходит в голове изобретателя. На самом деле изобретение – закономерный переход технической системы от одного состояния к другому. Опираясь на знание закономерностей развития технических систем, можно планомерно решать задачу, сознательно преодолевая трудности, в том числе психологические.

Цитата из книги Г.С. Альтшуллера «Найти идею».

Энергия и сила воли. Весьма характерно изречение одного из норманнских вождей, в котором проявляются основные черты тевтонского племени: "Я не полагаюсь ни на богов, ни на демонов, но рассчитываю лишь на крепость соб­ственного тела и души" На одном из древних нор­маннских щитов изображен заступ и имеется надпись: "Найду дорогу или проложу ее". В этом девизе выража­ются главные особенности национального характера, до сих пор отличающие всех потомков древних норманнов.

Те же характерные черты присутствуют и в мифологии скан­динавов, которые одного из главных своих богов изобража­ли с молотом в руке. Человеческий характер проявляется в мелочах, и даже, по-видимому, самые ничтожные проявления человеческой деятельности могут служить признаками, по которым можно судить о личности. Один остро­умный француз следующим своеобразным способом определил характерные черты населения целого округа, в ко­тором хотел обосноваться его друг в качестве землевла­дельца: "Не советую вам делать это, — сказал он, — я знаю жителей этого департамента; ученики, поступающие в нашу ветеринарную школу из этой местности, не умеют ударить молотом по наковальне; они совершенно лишены энергии; вы только даром потратите капитал. Поверьте, с этим народом вы ничего не сделаете" В этой характерис­тике обнаруживается тонкая наблюдательность. Действи­тельно, экономическое процветание государства зависит от энергии, предприимчивости отдельных лиц; даже кли­матические и почвенные условия данной местности зави­сят в значительной мере от трудолюбия, искусства и при­лежания обитателей. Недаром французская поговорка гла­сит: "Tant vaut l'homme, tant vaut sa terre" (каков чело­ век, такова и его земля).

Развитие этих качеств в человеке является делом пер­востепенной важности; твердая воля и настойчивость в преследовании благих целей являются свойствами истин­но благородного характера. Только благодаря энергии чело­век может подвигаться вперед во всех сферах деятельнос­ти; лишь энергией можно преодолеть все трудности и скуч­ные детали любой работы. Энергией достигается больше, чем гениальностью, и во всяком случае человек энергич­ный никогда не испытывает и половины тех разочарова­ний и опасностей, которые приходится испытывать чело­веку со слабой волей и лишенному энергии. Успех во вся­ком деле вовсе не зависит от природного таланта, но толь­ко от трудолюбия, энергии и настойчивости. Твердая воля является средоточием всех положительных черт челове­ческого характера; словом, воля — это весь человек. Ею определяется каждое действие, она является душой всякого дела.

Воля поддерживает в нас надежду, а надежда служит основой жизни и лучшим ее украшением; жизнь без надежды лишена смысла. Девиз, начертанный на древ­нем шлеме, хранящемся в Батлском монастыре: "L' espoir est ma forse" (надежда — моя сила), может служить деви­зом всякого человека. "Горе малодушным!" — восклицает сын Сираха. Никакие блага мира не могут сравниться с обладанием твердой волей. Даже в случае полной неудачи всех начинаний, человек с твердой волей найдет утешение в сознании того, что он со своей стороны добросовестно исполнил все, что мог и должен был исполнить. В жизни не существует более утешительного и возвышенного явления, чем человек, преодолевающий страдания тер­пением, торжествующий своей правотой над бедствия­ми, неутомимо стремящийся вперед, несмотря на все не­ удачи, горести и лишения.

Одни вожделения и пылкие порывы без физического осуществления, без соответствующей деятельности, порож­дают в молодых людях лишь недовольство и разочарова­ние. Никогда не следует ожидать, что благоприятная пе­ремена обстоятельств произойдет сама собой; лучше под­ражать Веллингтону, который в ожидании лучшего не терял ни минуты и настойчиво стремился вперед. Благие начинания должны быть неуклонно доводимы до конца без колебаний и рассчитаны лишь на собственные силы. В большинстве случаев тяжелый, утомительный труд явля­ется необходимым условием и лучшим способом дости­жения намеченной цели. "В жизни, — говорил Шеффер, — никто не пожинает плодов без умственного или физичес­кого труда. Жизнь — бесконечный ряд усилий. Пройдя жизненный путь, я горжусь тем, что никогда ничто не могло поколебать моей решимости. С твердой волей при неук­лонном стремлении к благородной цели человек может достигнуть всего" Хьюго Миллер говорил, что единственной школой, в которой он чему-нибудь научился, была "школа жизни, в которой труд и лишения являются строгими, но прекрас­ными учителями" Тот, кто становится ленивым и под разными предлогами запускает свои дела, готовит себе верную неудачу. Пусть всякий смотрит на работу как на нечто совершенно неизбежное, и она наверно пойдет быстро и успешно.

Карл IX, король шведский, придавал громад­ное значение силе воли уже в юности. Положив руку на голову своего младшего сына, который был занят решени­ем трудной задачи, он однажды воскликнул: "Я хочу, чтобы он решил ее, — и он ее решит!" Привычка к труду разви­вается быстро, подобно всякой другой привычке. Люди даже с очень скромными способностями достигают много­го, если всецело и неутомимо отдаются какому-нибудь одному делу, а не разбрасываются. Фоуэлл Бекстон при­знавал исключительно самые обыкновенные способности и верил лишь в могущество необыкновенного прилежа­ния; он строго держался правила: "Отдавайся всеми силами тому делу, которое тебе подвернулось"; собственный успех в жизни он исключительно приписывал тому, что "всегда отдавался только одному делу в известное время"

Ничего в жизни нельзя достигнуть без энергии в труде. Лишь в борьбе с препятствиями и затруднениями укреп­ляется воля человека и изощряются его способности; не­редко, к собственному изумлению своему, человек достигает таких результатов, которые первоначально казались ему совершенно недостижимыми. Твердая решимость зачастую превращает возможное в совершившийся факт, причем наши желания часто являются предвестниками тех резуль­татов, которых мы способны добиться в жизни. Напротив человек нерешительный, колеблющийся, все считает не­ возможным только потому, что оно кажется ему таковым.

Рассказывают об одном молодом французском офицере, который расхаживал по комнате и восклицал: "Я хочу зделаться маршалом Франции и великим полководцем!" Его пламенное желание было предвестником успеха: молодой офицер действительно сделался полководцем и маршалом Франции.

Мистер Вокер придавал столь важное значение силе воли, что, как он утверждал, однажды выздоровел только потому, что решил выздороветь. Конечно, это случай, и не всегда этот безопасный способ лечения может привести к удовлетворительным результатам. Влияние духа на тело несомненно громадно; но, в свою очередь, и дух наш мо­жет изнемочь под влиянием телесных недугов. Рассказы­вают о мавританском полководце Мулее Молюке, что со­вершенно изнеможенный неизлечимой болезнью, он не­ подвижно лежал на своей постели; однажды ему сообщи­ли, что между его войсками и португальцами завязался бой; он мгновенно вскочил со своего ложа, надел доспехи и бросился на поле битвы; войска его уже начали было отступать; он вдохнул в них мужество, и они одержали победу; но тотчас же после этого Молюк бездыханный упал на землю.

Только воля — сила настойчивости — делает человека способным сделать то, что он намерен был сделать, и сде­латься тем, чем он намерен был сделаться. Приведем слова одного богобоязненного человека: "Кем ты хочешь быть, тем ты и будешь, ибо такова сила нашей воли, приобщен­ ной к воле Провидения. Нет ни одного пламенного жела­ния, которое мы не могли бы исполнить, если только оно искренно и разумно". Рассказывают об одном столяре, который с необыкновенным усердием починял судейскую скамью в зале заседаний. Когда его спросили, почему он так усердствует, он ответил: "Я хочу, чтобы она просто­яла до тех пор, пока я воссяду на ней". И в силу странной игры случая, — а может быть, и не только случая, — этот самый плотник впоследствии действительно сделался су­дьей и занял место на той же скамье.

Каковы бы ни были теоретические воззрения философов на свободу воли, всякий человек чувствует, что он свободен в выборе между добром и злом, что он вовсе не былинка, брошенная в воду и всецело подчиненная произ­волу волн, но что он сам пловец, обладающий силой для борьбы с волнами и для того, чтобы плыть по избранному направлению. Наши желания вовсе не стеснены какими-либо роковыми силами, и мы чувствуем и знаем, что мы не связаны никакими узами волшебства в наших действиях и поступках. Если держаться иного взгляда, то всякое стремление к самоусовершенствованию будет парализова­но. Весь строй нашей жизни — личной, семейной, обще­ственной и государственной — основан на эмпирическом сознании, что человеческая воля свободна. Без этого созна­ния немыслимо было бы начало ответственности. К чему бы вели тогда обучение, воспитание, порицание, одобрение, наказание, пример?

Какое значение имели бы законы, если бы подчинение или неподчинение им не являлось результа­том свободной воли? Ежечасно, ежеминутно наше сознание подсказывает нам, что наша воля свободна. Это единствен­ное достояние, принадлежащее нам всецело, к тому же вполне нам подчиненное, так что от нас зависит дать ему истинное или ложное направление. Наши наклонности и привычки являются не господами нашими, но рабами. Когда мы под­дались искушению, совесть неумолчно твердит нам, что мы могли бы устоять, если бы в нас было твердое желание устоять, — желание, вполне зависящее от нашей доброй воли. "Вы теперь вступили в тот возраст, — сказал Ламене одному легкомысленному юноше, — когда нужно принять определенное решение. Пропустите время — и вы рискуете упасть в яму, которую сами себе вырыли; вы не будете в силах сдвинуть камень, который навалится на вас всей сво­ей тяжестью. То, что легче всего становится нашей привыч­кой — это наша воля. Научитесь же управлять ею — желать твердо и решительно; установите свою жизнь и прекратите бесцельные блуждания и бессознательное порхание, подоб­но перышку, носящемуся в воздухе при дуновении ветра".

Бекстон держался того мнения, что всякий молодой человек может сделаться кем только пожелает, если в нем созрело твердое решение и он неуклонно преследует наме­ченную цель. В письме к одному из своих сыновей он говорит: "Ты вступил в тот период жизни, когда чело­веку приходится делать поворот либо направо, либо налево. Ты теперь должен испытать на деле свои убеж­дения и обнаружить неуклонную решимость или же ты обнаружишь всю свою несостоятельность, празднолю­бие, беспорядочность и пустоту; если ты вступишь на этот последний путь, то впоследствии не легко будет свернуть с него. Я убежден, что молодой человек может, безусловно, сделаться тем, кем хочет сделаться; я знаю это по личному опыту. Все счастье, все преуспевание, которого я достиг в жизни, было результатом поворота, который я сделал в твои годы. Если ты серь­езно решился быть энергичным и прилежным, то в те­чение всей жизни ты всегда будешь доволен тем, что остановился на этом решении и привел его в исполнение".

Воля, как таковая, есть не что иное, как постоянство, стойкость, настойчивость; поэтому очевидно, что все зависит от того, чем она руководствуется и в какую сторону направлена; направленная в сторону удовлетворения чувственных потребностей, страстей, она превращается в дьявола, которому человек продал свою душу; направ­ленная в сторону добра, твердая воля становится царем, а разум человеческий — первым министром, и они ведут человека к высшим благам. "Там, где воля, там и дорога", — гласит старинная и справедливая поговорка; в твердом решении человека за­ключаются уже и способы преодоления тех препятствий, которые ему предстоят на пути, и гарантия успеха. В боль­шинстве случаев считать себя способным — в то же время значит и быть способным; решение достигнуть чего-нибудь весьма часто равносильно самому достижению.

Действи­тельно, твердая решимость в большинстве случаев носит характер какого-то всемогущества. Вся сила характера Суворова заключалась именно в силе хотения, и подобно всем людям с сильной волей, он старался развить тако­вую и в других. "Вы способны желать только наполови­ну", — говорил он людям, потерпевшим неудачи. Подобно Ришелье и Наполеону, он хотел выбросить из словаря слова "невозможно", "я не знаю", "я не могу", "это невозможно" — такие слова он ненавидел до глубины души. "Учись!" — восклицал он. Его биограф говорит, что Суворов пред­ставляет собой замечательный пример того, что может со­ вершить человек путем развития и упражнения способностей, зачатки которых имеются у каждого.

Одним из любимых изречений Наполеона было: "Истинная мудрость заключается в твердой решимости". Его жизнь, подобно жизни многих других великих людей, на­глядно показывает, что может совершить всемогущая и непреклонная воля. Он вложил в дело все силы тела и души. Бессильные владыки и народы, которыми они уп­равляли, один за другим падали пред ним во прах. Когда ему доложили, что Альпы заграждают путь его войскам, он сказал: "Нет больше Альп!" Он соорудил Симплонскую дорогу через местность, которая до тех пор считалась непроходимой. «Слово "невозможно", — говорил он, — уместно только в словаре для безумных». Рабочая сила этого человека была страшная; иногда у него работа­ло до изнеможения в одно и то же время по 4 секретаря; он не щадил ничьих сил — даже собственных. Его пример воодушевлял окружающих и вдыхал в них новую жизнь. "Я создал своих генералов из комьев грязи", — говорил он. Но все это ничему не послужило, потому что необуз­данное самомнение Наполеона погубило его и имело роко­вые последствия для Франции, которую повергли в анархию. Жизнь его служит наглядным доказательством того, что могущество, руководимое непоколебимой энергией, но не направленное на благо людей, приводит к роковым по­следствиям как того, кто им обладает, так и тех, кто от него зависят, и что величайшие познания и способности, не руководимые добрыми началами, становятся воплоще­нием зла.

Гораздо величественнее в этом отношении представляется нам личность Веллингтона. Отличаясь не меньшей решимостью, непреклонностью и постоянством, он в то же время обладал большой самоотверженностью, добросовест­ностью и патриотизмом. Девизом Наполеона была слава; девизом Веллингтона, как и Нельсона, был долг. В рапортах Веллингтона ни разу не употребляется первое из этих слов, второе же упоминается очень часто, но без пышных фраз. Величайшие трудности никогда не могли ни остановить, ни запугать Веллингтона; его энергия уси­ливалась по мере того, как усиливались препятствия, кото­рые ему приходилось преодолевать. Его терпение, непоколебимость и решимость, с которыми он преодолевал вели­чайшие огорчения, и гигантские трудности, которые ему приходилось испытывать во время испанских походов, представляются, быть может, грандиознейшими явления­ми на страницах истории.

В Испании Веллингтон проявил свои способности не только как полководец, но и как в высшей степени мудрый государственный человек. Хотя он от природы обладал необыкновенно вспыльчивым и раздражительным характером, но высокое сознание долга всегда сдерживало его. Окружающим терпение его казалось абсолютно неистощимым. Величие его характера не омрачалось ни самомнением, ни честолюбием, ни ску­постью, ни вообще какой-либо низменной страстью. Это был человек необыкновенно сильной воли и строго определенных воззрений, и в то же время он обнаруживал весьма разнообразные дарования; не уступая в качестве полководца Наполеону, он не уступал и Клайву в быстроте, смелости и мужестве; в безупречной честности и благо­ в родстве он не уступал Вашингтону', как администратор — Кромвелю. Веллингтон оставил о себе воспоминание, как о человеке бесспорно гениальном; но, быть может, самыми главными характерными чертами этой великой лично­сти были терпение и сила воли.

Энергия обыкновенно проявляется в быстроте и решимости. Когда на заседании Африканской ассоциации спросили знаменитого путешественника Ледайярда, как скоро он будет готов к отплытию в Африку, он тотчас же ответил: "Завтра утром" Быстрота Блюхера создала ему в прусской армии прозвище "маршал Форвертс" {Vorwarts — вперед). Когда спросили Джона Джервиса, впоследствии графа Сен Винцента, скоро ли он намерен отплыть на сво­ем корабле, он ответил: "Хоть сейчас" Когда спросили сэра Кэмпбелла, назначенного главнокомандующим ин­дийской армии, скоро ли он выступает, он ответил: "Завтра"; эта быстрота была залогом одержанных им впоследствии побед, потому что в большинстве случаев победы одерживаются только умением быстро пользоваться выгода­ми своего положения и преимущества, иногда случайными, пред врагами. "Под Арколой, — говорил Наполеон, — я выиграл битву с двадцатью пятью всадниками; я воспользовался моментом, когда исход битвы колебался, при­казал своим двадцати пяти всадникам трубить победный марш и с этой горстью людей одержал победу.

Две армии — это два бойца, наступающих один на другого и желающих нагнать друг на друга страх; нужно ловить тот мо­мент, когда возникает паника, — и исход битвы решен" В другом месте он говорит: "Всякое потерянное мгновение может повлечь за собой бедствие"; по его мнению, поражения, которые терпели от него австрийцы, объясняются исключительно лишь медлительностью последних и неумением пользоваться временем.

В последнее столетие Индия явилась обширной ареной, на которой могла обнаружиться великая энергия англи­чан. От Клайва до Гавелока и Клайда можно привести длинный и почетный ряд доблестных имен законодателей и полководцев: Уэлсли, Миткаф, Аутрем, Эдварс и братья Лоренс. Не менее велико имя Уоррена Гастингса, хотя имя это запятнано. Это был человек непреклонной воли и неутомимого прилежания. Род Гастингсов — древний и славный; но различные удары судьбы и в особенности их плохо вознагражденная преданность дому Стюартов низвела их до нищеты, и их резиденция Дейлсфорд, в которой они пол­новластно царили в течение столетий, уже давным давно перешла в другие руки.

Последний из Гастингсов, прожи­вавших в Дейлсфорде, предоставил пасторат своему второму сыну; в доме этого последнего несколько лет спустя и родился внук Уоррен Гастингс. Мальчик обучался грамоте в сельской школе, сидя на одной скамье с крестьянскими детьми; он бегал по полям, некогда принадле­жавшим его предкам. Их жизнь составляла предмет постоянных его размышлений. Его детское честолюбие было в высшей степени возбуждено; когда ему было не более 7 лет, он однажды, лежа на берегу реки, протекавшей в этой местности, по обыкновению был погружен в думы о былом величии своих предков, и, как говорят, в этот день в нем созрело твердое решение снова завладеть всем, что им некогда принадлежало. Это были детские мечты. И что же? Им суждено было осуществиться. Мечты эти овладели всем его существом; по мере того как он рос, они укреплялись в нем, и им он обязан той непоколебимой волей, которая составляла отличительную черту его характера в зрелом возрасте. Бедный сирота стал впоследствии одним из могущественных людей своего времени; он вернул богат­ство своих предков, реставрировал их древнюю резиден­цию, а вместе с тем и их величие. "Когда под тропическим солнцем, — говорил Маколей, — он господствовал над 50 миллионами азиатов, единственной его надеждой среди всех …

В высшей степени замечательна также деятельность доктора Ливингстона. Он составил собственное жизне­описание, в котором говорил о своих заслугах со свой­ственной ему скромностью и правдивостью. Предки его были бедными обитателями горной Шотландии. Один из них, как гласит предание, перед смертью пригласил все семейство и произнес: "В течение жизни я тщательно со­бирал сведения о нашем роде и убедился, что в нем не было до сих пор ни одного порочного, бесчестного чело­века. Вот вам мое завещание: будьте и дальше честны" Слова эти были единственным наследием, которое он мог завещать своим детям. Десяти лет от роду Ливингстон был определен на бумагопрядильную фабрику близ Глазго. За первые заработанные им деньги он купил латинскую грамматику и принялся за изучение латыни, которое продолжалось несколько лет, причем Ливингстон посещал вечерние уроки в одной из глазговских школ. Дома он занимался часто по ночам несмотря на то, что мать всеми силами противилась этому, так как ему приходилось уже в 6 часов утра быть на фабрике.

Ливингстон настолько продвинулся в знании латинского языка, что прочел Виргилия и Горация. В то же время он читал и другие всевоз­можные книги, какие ему только попадались. Любимыми у него были научные книги и книги о путешествиях. Часы досуга, которых у него было очень немного, он посвящал также изучению ботаники и собирал по окрестностям расте­ния. Ливингстон приучился даже читать во время работы на фабрике, при грохоте машин. Таким путем трудолюби­вый юноша приобрел множество полезных сведений. Когда он сделался постарше, у него появилось страстное жела­ние посвятить себя миссионерской деятельности среди языч­ников. С этой целью он решил изучить медицину, зна­комство с которой считал безусловно необходимым для миссионера. Для этого он и накопил столько денег, что получил возможность посещать в Глазговском универси­тете в течение зимы курсы по медицине, греческому языку и богословию, во время каникул он работал на фабрике в качестве бумагопрядильщика. Все это время Ливингстон содержал себя исключительно на средства, добываемые на фабрике, не получая ни от кого ни малейшего пособия.

"Оглядываясь назад, — говорил он, — вспоминая жизнь, исполненную лишений, я чувствую бесконечную благодар­ность за то, что мне удалось в юности пройти эту школу; если было бы возможно начать жизнь снова, то я бы с удовольствием прошел бы тот же самый путь тяжелого труда" Окончив курс, выдержав экзамены и защитив дис­сертацию, он был принят лиценциатом на медико хирургический факультет. Первоначально он задумал отпра­виться в Китай на свои собственные средства, но война между Англией и Китаем помешала ему осуществить меч­ту. Ливингстон предложил свои услуги Лондонскому мис­сионерскому обществу и получил направление в Африку, куда прибыл в 1840 г. Миссия в Африке имела для него одну неприятную сторону: зависимость от миссионерского общества. "Не совсем приятно, — говорил он, — человеку, привыкшему всего добиваться собственными усилиями, находиться в зависимости от других" Прибыв в Африку, он чрезвычайно энергично принялся за дело и повел его совершенно иначе, чем другие миссионеры; он стал сам усердно изучать строительное искусство и всевозможные ремесла, в то же время проповедуя и обучая туземцев; эта последняя работа, по его признанию, доводила Ливингстона до такого утомления, какого он никогда не ощущал даже после тяжелейшей работы на бумагопрядильной фабрике; он сооружал каналы, здания, обрабатывал поля, разводил скот и обучал туземцев этому мастерству и слову Божьему. Во время одной из экскурсий в сопровождении нескольких туземцев Ливингстону пришлось услышать несколько насмешливых замечаний относительно его внешно­сти и силы. "Он совсем не толст, — говорили бечуаны, — а выглядит только таким, потому что на нем эти мешки (панталоны); он скоро свалится".

Это задело за живое уроженца горной Шотландии, и, не взирая на усталость, он водил своих спутников в продолжение целых дней, чем и заставил их изменить свое мнение об его силе. То, что он совершил в Африке и как он там работал, подробно опи­сано им в его сочинении "Путешествие миссионера" — од­ном из самых увлекательных сочинений этого рода. Одно из последних деяний его во время пребывания в Африке весьма ярко характеризует эту личность. Машина паро­вой шхуны "Биркенгид", которую он привез с собой в Африку для экскурсий, испортилась; он послал домой распоряжение купить новый пароход стоимостью в 2000 фунтов. Эта сумма была уплачена Ливингстоном из денег, которые он отложил для своих детей. Этот капитал он нажил благодаря необыкновенному распространению своих сочинений. "Пусть деньги дети сами наживут", — говорил он в своем письме.

Деятельность Джона Говарда также служит блестящим примером необыкновенной силы характера и неутомимого трудолюбия. Жизнь этого человека доказывает, что, даже обладая ничтожными физическими силами, можно сдви­нуть горы, если обладать нравственной. Мысль улучшить положение арестантов всецело овладела им и преврати­лась в страсть; ни лишения, ни опасности, ни физические страдания не могли остановить его в преследовании цели, которая стала для него целью жизни. Он не обладал никакими особенными талантами, но был человеком строгой нравственности и непреклонной воли; Говард достиг зна­чительных результатов еще при жизни своей, но значение его трудов не исчезло и поныне, так как они повлияли на уголовное законодательство не только Англии, но и всех других цивилизованных стран.

Джонас Ганвей также принадлежал к числу трудолюбивейших и энергичнейших людей, благодаря которым Англия стала тем, что она есть в настоящее время. Эти труженики работали исключительно во имя исполнения долга и, совершив то, что было в их силах, и даже то, что превосходило их силы, они с чувством благодарности мирно сходили в могилу.

Джонас Ганвей родился в Портсмуте в 1712 г.; отец его был судорабочим и погиб вследствие несчастной случай­ности; Джонас осиротел в раннем детстве. Мать его со всеми детьми переселилась в Лондон, поместила их в школу и работала изо всех сил, чтобы содержать семью. Семнадцати лет от роду Джонас был отправлен в Лиссабон, где поступил в учение в торговое заведение; его старатель­ность, аккуратность, честность и добросовестность снис­кали ему всеобщее уважение. Вернувшись в Лондон в 1743 г., он был принят в Английский торговый дом, находившийся в Петербурге и ведший главным образом торговые дела на Каспийском море; дело это еще только начиналось.

Ганвей отправился в Россию, имея в виду расширить пред­приятие. Вскоре после прибытия в Петербург он отпра­вился в Персию с транспортом в 20 повозок с английски­ми сукнами. Из Астрахани он переправился в Астрабад, лежащий на юго восточном берегу Каспийского моря; но едва он выгрузил свои тюки, в этой местности вспыхнуло восстание. Весь его товар был арестован, и хотя ему возвратили его впоследствии, но тем не менее предприятие не увенчалось ожидаемым успехом. Затем Ганвей узнал о том, что шайка разбойников, бродившая в окрестностях Астрабада, решила его ограбить; тогда он поспешил сесть на корабль и после плавания, сопряженного с большими опасностями, благополучно прибыл в Гилан; но эта неудача отнюдь не уменьшила его энергии; напротив, она научила Ганвея никогда не отчаиваться.

Он вернулся в Петербург, где провел 5 лет, весьма успешно ведя свои дела. Получив наследство от одного из своих родственников и к тому же располагая весьма значительными средствами, он поки­нул Россию и вернулся в Англию в 1750 г. Первым его делом по возвращении была консультация относительно собственного здоровья, которое было очень слабым, "для того чтобы иметь возможность делать добро себе и другим". Всю оставшуюся жизнь он провел в делах благотворитель­ности и заботах об окружающих. Ганвей жил чрезвычайно­ скромно, чтобы иметь возможность тратить больше денег на полезные дела. Одной из главных его забот было улуч­шение путей сообщения, и в этом отношении предприятия его, которые он вел на очень широкую ногу, увенчались полным успехом.

В 1755 г. распространился слух о наше­ствии французов; это заставило Ганвея сосредоточить свое внимание на средствах усиления английского флота; он созвал на Королевской бирже митинг из купцов и судо­владельцев и предложил образовать общество для вербов­ки и обучения добровольцев. Предложение было принято. Ганвей стал главным руководителем всего дела. "Морское общество", основанное в 1756 г., существует и поныне. В течение первых 10 лет морскому делу были обучены 5451214 мальчик и 4787 волонтеров, которые поступили во флот; в настоящее время из училища "Морского общества" выходит ежегодно до 600 мальчиков, которых оно воспи­тывает за свой счет и которые поступают матросами в ос­новном на купеческие суда.

Остальную часть своего времени Ганвей посвящал улучшению работы многих, весьма важных общественных уч­реждений и устройству новых. Прежде всего, он принял деятельное участие в улучшении и реорганизации воспи­тательного дома, основанного Томасом Коремом. Учреж­дение это в том виде, в каком оно существовало до Ганвея, приносило скорее вред, чем пользу, потому что только поощряло легкомысленных родителей предоставлять за­боты о своих детях общественности. Ганвей решил по воз­можности искоренить это зло и открыто восстал против модной в то время филантропии. Дело было нелегкое, как и вообще борьба с общественными предрассудками; но, задумав основать дело благотворительности на более разумных началах, он уже не отступал от намеченной цели, и в конце концов опыт показал, что Ганвей был совершен­ но прав. Больница Магдалины основана благодаря усили­ям Ганвея.

Но в особенности много стараний и трудов он приложил к улучшению участи бедных людей. Нищета, в которой росли дети приходских бедных, и разврат, кото­рый их окружал, были ужасающими. Облегчить положе­ние несчастных детей не входило в задачи светской фи­лантропии, которая, впрочем, оказалась бы совершенно бессильной в этом деле, как и в деле устройства судьбы подкидышей. Ганвей энергично взялся за работу. Прежде всего он без всякой посторонней помощи исследовал размеры самого зла и степень его распространенности.

Он усердно посещал жилища беднейших классов Лондона, убежища для бедных и больницы и пришел к заключению, что громадную помощь в этом деле оказало бы уст­ройство работных домов в Лондоне и его окрестностях. Затем он предпринял путешествие по Франции и Голлан­дии, где изучал учреждения для бедных, и все изученное Ганвей с пользой применил по возвращении в Англию к делу. После пятилетних подготовительных трудов Ганвей опубликовал результаты своих наблюдений. Благодаря этому работные дома Англии были переустроены и значи­тельно улучшены. В 1761 г. благодаря его стараниям был издан закон, по которому лондонский приход обязан был представлять ежегодный отчет о количестве призреваемых, пристраиваемых и умерших бедных детей.

Сам Ганвей прилагал все усилия к тому, чтобы закон этот не оста­вался мертвой буквой, а исполнялся в действительности; он по утрам посещал один за другим работные дома, а днем одного за другим посещал членов парламента, и так изо дня в день, из года в год, убеждая, строя, доказывая и упрашивая. Наконец после десятилетних беспримерных усилий он добился издания другого закона, который за­прещал содержание малолетних детей в работных домах, в которых смертность была громадной. Детей приходских бедных приходы в силу того же закона обязаны были от­правлять за несколько миль от Лондона. Дети, размещен­ные по селам, находились под контролем особых попечи­телей, избираемых через каждые 3 года. Бедные назвали этот закон "Законом сохранения детей в живых" Резуль­таты нескольких лет показали, что цель вполне достиг­нута, и таким образом появилась возможность оберегать тысячи жизней. Это было сделано трудами и усилиями одного доброго и благородного человека.

Не было такого филантропического учреждения в Лон­доне, в котором Джонас Ганвей не принимал бы самого горячего участия. Благодаря его усилиям была устроена подписка в пользу пострадавших от опустошительных по­жаров в Монтриме, Бриджтауне и Барбадосе. Он был всегда в числе первых и самых щедрых жертвователей; его бескорыстие и искренность общеизвестны. Громадные траты на благотворительность не могли не отразиться на его собственном благосостоянии, которое сильно пошат­нулось. Пятеро уважаемых граждан Лондона с банкиром Гором во главе без ведома Ганвея обратились от имени своих сограждан к тогдашнему премьеру лорду Бюту с просьбой обратить внимание на великие заслуги перед стра­ной бескорыстного благотворителя. Результатом этой петиции было назначение Ганвея одним из интендантов флота.

Под конец жизни здоровье Ганвея сильно пошатнулось, что заставило его отказаться от занимаемой им должнос­ти, но он не мог оставаться праздным. Ганвей принялся за устройство воскресных школ, которые в то время только что стали зарождаться. Затем он обратил внимание на жал­кое положение бездомных негров, шатавшихся по улицам Лондона, и вообще на жалкое положение заброшенных классов общества. Несмотря на то, что он имел дело с человеческими бедствиями во всех их видах, сам он отли­чался веселым характером, что, быть может, и давало ему возможность, несмотря на слабое здоровье, исполнять свои тяжелые обязанности. Он ничего так не страшился, как бездеятельности; хилый телом, он был неутомим и отли­чался огромным нравственным мужеством.

Упомянем еще об одном характерном обстоятельстве, хотя оно и кажется на первый взгляд не заслуживающим внимания: он пер­вый ввел в употребление мужские дождевые зонтики в Англии. Всякому, кто знает, как строго англичане при­держиваются установившихся обычаев, будет понятно, что нужно некоторое гражданское мужество для того, чтобы разгуливать по улицам Лондона при всеобщем недоуме­нии с китайским аппаратом над головой. Спустя 30 лет, однако, мужские зонтики вошли во всеобщее употребле­ние в Англии.

Цитата из книги Сэмюэла Смайлса «Саморазвитие умственное, нравственное и практическое», первоисточника по теме саморазвития. Книга впервые была издана в 1859 году.

Благодаря настойчивости можно достигнуть весьма серьезных результатов, утилизируя даже небольшие про­межутки свободного времени. Достаточно уделить один свободный час ежедневно, и человек самых обыкновенных способностей будет в состоянии овладеть каким-либо полезным знанием. В течение каких-нибудь десяти лет круглый невежда может сделаться в высшей степени све­дущим человеком. Не нужно допускать, чтобы время проходило совершенно бесплодно; необходимо или укреп­лять те знания и привычки, которыми человек уже облада­ет, или совершенствовать их, или же, наконец, стараться приобретать новые знания и умения, безразлично, к какой бы отрасли они ни относились.

Любая наука, любое искусство могут быть изучены, и изучение это может быть дове­дено до высокой степени совершенства, если посвящать ему ежедневно хотя бы немного времени, но систематич­но, не пропуская ни одного дня. Доктор Гуд перевел Лукреция во время поездок по визитам в своем экипаже. Док­тор Дарвин писал все свои заметки, разъезжая на таратай­ке; во время поездок к пациентам он всегда брал с собой запас листков бумаги. Гэль написал "Созерцания", разъезжая по своему округу. Доктор Бэрни изучил французский и итальянский языки во время путешествий верхом; это был учитель музыки, ездивший на уроки всегда на лошади. Кирк Уайт изучил греческий язык во время поездок на службу в контору адвоката и во время возвращения оттуда. Нам лич­но известен человек, занимающий высокое положение, ко­торый изучил латинский и французский языки во время странствований по улицам Манчестера в качестве рассыль­ного.

Дагессо, один из замечательных канцлеров Франции, не терял ни одной свободной минуты, а таковых у него было очень немного; он написал обширное и основатель­ное сочинение, которому уделял предобеденное время, проводимое большинством людей в праздности. Мадам де Жанлис написала многие из своих сочинений, пользуясь временем, в течение которого она ожидала прихода прин­цессы, бравшей у нее уроки. Бюритт приписывал успех, достигнутый им в самоусовершенствовании, не гениальнос­ти, которую он решительно отвергал, но исключительной привычке пользоваться тем, что в общежитии называется свободными минутами; это был простой кузнец, который в свободное от занятий своим ремеслом время урывками изу­чил около сорока языков, в том числе несколько древних.

На циферблате старинных часов в "коллегии всех душ" в Оксфорде имеется следующая поучительная для юно­шества надпись: "Проходят и засчитываются" (pereunt et imputantur), т. е. каждый час идет в счет, число же часов вовсе не беспредельно. Время есть ничтожный отрывок вечности, составляющий достояние человека, и подобно человеческой жизни его никогда нельзя вернуть. Джаксон справедливо замечает "Расточая земные сокровища еще можно рассчитывать будущими сбережениями уравновесить чрезмерные траты прошлого; но кто может сказать, что завтра сбережет те часы, которые потерял вчера?" Меланхтон отмечал всякий пропавший даром час, что побуждало его к деятельности, и в конце концов благодаря этому способу он достиг того, что не терял ни одной минуты. Один итальянский ученый сде­лал на двери своего жилища надпись, гласящую, что всякий посетитель, желающий остаться подольше, должен помочь хозяину в его занятостях. Однажды гости сказали Бтесте­ру: "Мы опасаемся, что отнимаем у вас время". — "Это несомненно", — откровенно ответил богослов.

Время есть то обширное имение, которое все великие труженики и все труженики вообще превратили в богатую сокровищницу мыслей и дел, оставленную ими в наследие своим преемникам. Тяжелая работа, которая выпадала на долю некоторых тружеников, настойчиво преследовавших задуманные ими цели, в иных случаях была колоссальна. Но они считали эту тяжелую работу ценой, которой покупается успех.

Аддисон собрал целых 3 фолианта рукописей, прежде чем приступить к изданию "Зрителя" Ньютон переделывал свою "Хронологию" 15 раз, прежде чем остаться ею доволь­ным, а Гиббон 9 раз переписывал свою "Меморию". Гэль посвящал изучению юриспруденции 16 часов в день; утомленный этой работой, он находил отдых в чтении фило­софских книг и в изучении математики. Юм, подготавливая к печати свою "Историю Англии", писал по 13 часов в сутки. Монтескье, разговаривая со своим другом об одной части своих сочинений, сказал: "Вы прочтете ее за несколько часов, но уверяю вас, что она мне стоила таких трудов, от которых поседели мои волосы".

Обыкновение записывать мысли и факты, с целью удер­жать их и предохранить от забвения, было распростране­но среди многих людей глубокомысленных и серьезно за­нимающихся. Лорд Бэкон оставил несколько рукописей под заглавием "Мимолетные мысли" Эрскин сделал бес­численное множество выписок из Борка Эльдон дважды собственноручно переписал одно из сочинений Кука "О Литльтоне", так что книга эта была им изучена почти наи­зусть. Доктор Смит, обучаясь переплетному мастерству у своего отца, имел обыкновение делать многочисленные извлечения с критическими заметками из прочитанных книг; эту работу он продолжал в течение всей своей жиз­ни, и его биограф отзывался о нем, как о человеке "вечно трудящемся, вечно продвигающемся вперед, вечно соби­рающем материалы" Эти заметки впоследствии оказались для него богатейшим материалом, из которого он мог чер­пать большую часть своих характеристик.

Цитата из книги Сэмюэла Смайлса «Саморазвитие умственное, нравственное и практическое», первоисточника по теме саморазвития. Книга впервые была издана в 1859 году.

Усидчивость, внимание и основательность являются главными качествами настоящего работника. Величайши­ми людьми являются не те, которые относятся с презре­нием к мелочам, но те, которые относятся к ним с наи­ большим вниманием. Однажды Микеланджело стал объяснять посетителю, какие изменения он сделал в статуе со времени последнего посещения студии. "Я слегка выделил эту часть; а вот эту сгладил; этот мускул я оттенил иначе; придал иное выраже­ние складке губ, больше энергии этому члену". — "Но, ведь, это мелочи", — заметил посетитель. "Очень может быть, — сказал скульптор, — но из этих мелочей образу­ется совершенство, а совершенство не мелочь".

О живописце Николя Пуссене рассказывают, что он придерживался в жизни того же принципа; он был убеж­ден, что если затеять какое-нибудь дело, то его нужно ис­полнить хорошо, — иначе лучше за него не приниматься. Когда его друг Виньель де Мареиль спросил его однажды, какими способами он приобрел столь большую известность среди итальянских художников, Пуссен, не задумываясь, ответил: "Потому что я ничего не упускал из виду". Хотя и есть открытия, сделанные случайно, но если проанализировать их основательно, то окажется, что слу­чайность играет в них очень важную роль. Большей частью так называемая случайность является удачей, которой уже давным-давно добивался гений. Случай с упавшим к ногам Ньютона яблоком всегда цитируется как пример этого рода.

Но ум Ньютона был уже всеце­ло поглощен в течение многих лет изучением тяготе­ния; яблоко, упавшее перед его глазами, было лишь толчком для окончательного выяснения закона; но, ко­нечно, нужно было обладать гением Ньютона, чтобы подобный толчок мог произвести такое действие. По­добным же образом переливающиеся различными цветами мыльные пузыри, выпускаемые из обыкновенной табачной трубки, — пустая забава в глазах большинства, — привели доктора Юнга к установлению теории интер­ференции и содействовали открытию им законов преломления света. Хотя считается, что великие люди должны быть заняты только великими делами, но на самом деле люди, подобные Ньютону и Юнгу, именно и обладают необыкновенной способностью понимания со­кровенного значения самых простых фактов, и в этом именно заключается их величие.

Различие между людьми заключается в значительной мере в степени наблюдательности. Человек ненаблюдатель­ный, как гласит справедливая русская поговорка, из-за лесу деревьев не видит. По изречению Соломона, глаза только у мудрого, глупец же бродит в темноте. Однажды Джонсон сказал одному богатому туристу, только что вер­нувшемуся из Италии: "Сэр, иные люди извлекут больше пользы из посещения театра, чем другие из путешествия по всей Европе". Видят не только глаза, но и ум. Там, где человек маломыслящий не видит ничего, человек мысли проникает в самую сущность наблюдаемых явлений, внимательно подмечает их характерные особенности, делает сравнения и устанавливает непреложные законы явлений. Многим людям и до Галилея, несомненно, случалось видеть висящую и мирно раскачивающуюся тяжесть; но он первый постиг истинное значение факта. Церковный страж в кафедральном соборе в Пизе, наполнив маслом лампу, спускавшуюся с потолка, оставил ее качающейся; Галилей, которому было в то время только 18 лет, присут­ствовавший при этом, был тут же осенен мыслью восполь­зоваться качающейся тяжестью для измерения времени.

Однако лишь после 50-летнего труда и исследования ему удалось довершить свое изобретение маятника, изучение которого в практической жизни и в астрономии громадно. Таким же образом Галилей, случайно услышав о том, что голландский оптик Липершей поднес герцогу Нассаускому инструмент, при посредстве которого отдаленные пред­меты представлялись очень близкими к наблюдателю, тот­ час же принялся за исследование вопроса о причинах этого явления, что привело его к открытию телескопа, а это было началом новой эры в астрономии. Открытия, подобные этому, никоим образом не могли бы быть сделаны поверх­ностным наблюдателем или зрителем более пассивным.

Цитаты из книги Сэмюэла Смайлса «Саморазвитие умственное, нравственное и практическое», первоисточника по теме саморазвития. Книга впервые была издана в 1859 году.

Нередко судьбу называют слепой. Но судьба не так слепа, как люди. Если всмотреться в жизнь повнимательнее, то неизбежно нужно прийти к заключению, что судьба обычно благоприятствует людям наиболее трудолюбивым, подобно тому, как ветер и волны всегда благоприятствуют лучшим мореплавателям. Даже в высших отраслях умствен­ной деятельности человека наиболее полезными оказыва­ются самые обыкновенные качества, как-то: здравый смысл, внимание, прилежание и настойчивость. Гениальность вовсе не составляет необходимости; но даже и гении высшего полета немыслимы без этих качеств. Величайшие люди сомневались в силе гения и ставили гениальность на одну доску с житейской мудростью и стойкостью в преследова­нии намеченной цели. Многие мыслители смотрят на гени­альность, как на более интенсивный здравый смысл. Джон Фостер считает ее не чем иным, как способностью под­держивать огонь вдохновения. Бюффон говорит: "Гений — это терпение".

Ньютон был, несомненно, умом высшего полета, но все же, когда его спрашивали, каким образом дошел он до своих замечательных открытий, он скромно отвечал: "По­ средством постоянного размышления над ними" В другой раз он так выразился о методе, которому следовал при своих занятиях: "Я никогда не упускаю из виду изучаемо­го вопроса и жду, пока первое мерцание наступающего дня сменится полным светом" В этом отношении Ньютон использовал лишь пример других, и высокая слава его всецело основана на прилежании и настойчивости. Даже отдых его состоял в перемене занятий, так как он остав­лял один предмет для того, чтобы заняться другим. Вот слова, сказанные Ньютоном мистеру Бентли: "Если я ока­зал обществу некоторую услугу, то лишь благодаря при­лежанию и терпению" Так и Кеплер — другой великий естествоиспытатель, — говоря о своих трудах и заслугах, выражался следующим образом: «Как говорится у Виргилия: "Слава усиливается по мере своего разрастания".

Так было и со мной: размышления над одним предметом всегда наводили меня на размышления о другом; таким образом, я был вынужден сосредоточиться еще глубже на интересовавшем меня предмете». Необыкновенные резуль­таты, явившиеся следствием трудолюбия и настойчивос­ти, привели многих выдающихся мыслителей к постановке вопроса о том, действительно ли гениальность пред­ставляет собой исключительное явление, согласно расхо­жему мнению. Так, по мнению Вольтера, лишь очень нич­тожное расстояние разделяет гениального человека от человека обыкновенного ума. Беккариа даже полагает, что все люди без исключения могут быть поэтами и оратора­ми; а Рейнолдс держится того взгляда, что всякий чело­век может сделаться живописцем и скульптором. В силу этого вопрос довольно ограниченного англичанина, спро­сившего у брата Кановы после смерти последнего, "наме­рен ли он продолжать его дело", вовсе не может считаться столь нелепым. Локк, Гельвеций и Дидро держались того мнения, что все люди одинаково склонны к гениальности, и то, что способны совершить лишь некоторые избранные, могут при одинаковых условиях совершить и другие, так как законы мышления во всех случаях одни и те же.

Но, даже признавая высокое значение трудолюбия, признавая вместе с тем, что самые гениальные люди были в то же время наиболее неутомимыми работниками, никоим обра­зом нельзя оспаривать то, что без природных способнос­тей никакое трудолюбие не может создать гениев, подобных Шекспиру, Ньютону, Бетховену или Микеланджело. Химик Дальтон решительно отвергал свою гениальность и приписывал все достигнутые им результаты исключительно трудолюбию и опытности. Джон Гентер говорил о самом себе: "Мой ум подобен пчелиному улью; хотя в нем по внешнему виду царит путаница и хаос, он на самом деле исполнен порядка и правильности; он черпает пищу из самых лучших продуктов природы" Обращаясь к биографиям великих людей, мы находим, что наиболее выдающиеся изобретатели, артисты, мыслители и деятели всех родов в значительной мере обязаны успехами, достигнутыми ими, неутомимому трудолюбию и прилежанию. Это были люди, превра­щавшие в золото все, даже время.

Дизраэли-старший полагал, что вся тайна успеха заключается в искусстве овладевать предметом, а искусство это приобретается лишь неутомимым трудолюбием и усердием. Люди, наи­более содействовавшие прогрессу человечества, были не столько людьми гениальными в собственном смыс­ле слова, сколько людьми с развитыми средними спо­собностями и непреодолимой настойчивостью; не столь часто люди, богато одаренные от природы, преуспевали в жизни, как те, которые предавались делу с неутоми­мым усердием, к какой бы сфере ни относилась их деятельность. Люди, которым недостает настойчивости, как бы способны они не были, весьма часто отстают от людей, даже ограниченных, но прилежных.

Таким образом, самой важной задачей воспитания является выработка в человеке умения трудиться; если это достигнуто, успех в жизни достигается сравнитель­но легко. Еще раз повторяем — все в жизни достигается трудом. Самое простое дело нельзя осуществить иначе, как посредством упорного труда; и чего только нельзя преодолеть им!

Цитат из книги Сэмюэла Смайлса «Саморазвитие умственное, нравственное и практическое», первоисточника по теме саморазвития. Книга впервые была издана в 1859 году.

Уатт был трудолюбивейшим человеком. История всей его жизни свидетельствует о том, что величайшие резуль­таты достигаются не людьми, богато одаренными от природы, а теми, кто с особенным старанием прилагают к делу свои способности, а это достигается только трудом, прилежанием и опытностью. Многие люди того времени обладали гораздо большими знаниями, чем Джеймс Уатт, но ни один из них не прилагал столько старания и труда, чтобы дать практическое применение своим познаниям. Он был прежде всего чрезвычайно настойчив в преследова­нии намеченной цели. Он с особым рвением развивал в себе привычку к активному вниманию, от которого зави­сят все высшие способности мыслящего и деятельного ума.

Действительно, по мнению Эджуорта, умственные различия между людьми больше зависят от степени развития в них привычки к вниманию, чем от различия их природных способностей. Еще ребенком Уатт находил предмет для изучения в своих игрушках. Кружки и части кружков, разбросанные около верстака его отца, послужили исходной точкой его занятий оптикой и астрономией; плохое здоровье побуди­ло его проникнуть в тайны физиологии; прогулки по окрестно­стям заставили заняться ботаникой и историей. Будучи инструментальным мастером, он получил заказ сделать орган, и хотя Уатт не имел музыкального слуха, он исполнил заказ удачно благодаря тому, что тотчас же принялся за изучение гармонии. Когда маленькая модель ньюкоме новской паровой машины, принадлежавшая Глазговскому университету, попала к нему для починки, он тотчас же принялся за изучение всего того, что было известно о теп­лоте, разрежении и сгущении пара, продолжая в то же время свои занятия по механике; результатом этого явилась конструкция парового конденсатора.

Целых 10 лет работал Уатт над усовершенствованием своего изобретения, находя поддержку лишь в немногих друзьях; в то же время ему приходилось заботиться о куске хлеба для своего семейства путем изготовления и починки астролябий, изготовления и починки скрипок, флейт и других музыкальных инструментов; для той же цели ему приходилось быть надсмотрщиком за починкой дорог, сооружением каналов, вообще браться за всякое дело, которое попадалось и доставляло честный заработок. Нако­нец, Уатт нашел достойного товарища в лице другого выдающегося промышленного деятеля — Матъю Бултона из Бирмингема — человека сведущего, энергичного и дальновидного, который поддержал предприятие и ввел конденсатор Уатта во всеобщее употребление как рабочую силу. Результаты усилий этих двух деятелей и составляют в настоящее время достояние истории.

Многие даровитые изобретатели постепенно расширили действие паровой машины. С помощью многочисленных средств они приспособили ее для различных отраслей промышленности: для движения всякого рода машин, судов, для мукомольных мельниц, печатания книг, чеканки монет, ковки, строгания и вытачивания железа; словом, па­ровую машину приспособили для всех видов труда, кото­рые требуют двигателей. Одно из полезнейших применений паровой машины Тревитиком, — применение, впо­следствии усовершенствованное Джорджем Стефенсоном и его сыном, — в форме колесного локомотива, произвело колоссальный переворот в общественных отношениях; устройство локомотива по отношению к человеческому прогрессу и цивилизации имеет большее значение, чем паро­вой конденсатор Уатта.

Одним из первых великих результатов изобретения Уатта, в силу которого производительные классы получи­ли почти неограниченную власть, было основание бумагопрядильной мануфактуры. С этой обширной отраслью промышленности связано великое имя ее первого основателя сэра Ричарда Аркрайта, энергия и практические способности которого, быть может, еще замечательнее его технической изоб­ретательности.

Оригинальность его открытия многократно подвергалась сомнению; впрочем, то же самое про­изошло с Уаттом и Стефенсоном. Надо полагать, что Аркрайт имел такое же отношение к ткацкой машине, как Уатт к паровой и Стефенсон к локомотиву; он сгруп­пировал отрывочные факты и сведения, все то, что было уже известно по этому предмету, и дал им новое, ори­гинальное направление. Хотя Льюис Пауль из Бирмин­ гема получил патент на изобретенную им ткацкую ма­шину, действовавшую посредством валов, за 30 лет до Аркрайта, но машина, сооруженная им, была столь не­ совершенна в своих деталях, что не могла получить практического применения, и изобретение Пауля в силу этого должно быть признано неудачной попыткой.

Цитата из книги Сэмюэла Смайлса «Саморазвитие умственное, нравственное и практическое», первоисточника по теме саморазвития. Книга впервые была издана в 1859 году.

Цитаты о психологии

 «Если за последние несколько лет вы не отказались от какого-нибудь из своих основных убеждений или не обрели новое, проверьте свой пульс. Возможно, вы мертвы.»

Джелетт Берджесс

 «В тот момент, когда человек начинает задумываться о смысле и ценности жизни, можно начинать считать его больным.»

Зигмунд Фрейд

 «Если ты не борешься за первое место, ты и десятого не займешь.»

Ли Куан Ю

 «Если у человека есть зачем, он выдержит любое как.»

Фридрих Ницше

 «Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей.»

Бенедикт Спиноза, Этика, доказанная в геометрическом порядке и разделённая на пять частей, М., «Академический проект», 2008 г., с. 105.