«Мой Бог – дитя, так что [не] удивительно, что дух этого времени во мне яростно подвергает его осмеянию и презрению. Каждый шаг, приближающий меня к душе, вызывает презрительный хохот моих бесов, трусливо наушничающих и приготовляющих яды». К.–Г. Юнг.

ХХ век привнес в мировую культуру нечто новое – то, чего было лишено классическое Средневековье, Возрождение и Просвещение: идею «смерти Бога», «антихриста» (так называется философская работа Ф. Ницше), ряд «проклятых вопросов». И дело было не только в кризисе сознания начала прошлого века, но и в исторических потрясениях, которые пережили европейские и славянские страны, опыте геноцида, размахе зла, небывалом до сих пор. С этой точки зрения работы Юнга, включая те, где затрагивается идея религиозности, характерно вписаны в контекст первой половины ХХ века.

Погружение в глубины психики

По сути, Юнгу удалось предвосхитить то, что было реализовано в художественной культуре и стало частью мировоззрения человека ХХ века. Во многом причиной был и собственный опыт Юнга, который отчасти можно назвать мистическим, – известна его «Красная книга» («Новая книга»), создававшаяся несколько десятилетий, с момента ссоры с Фрейдом до 1930 года. В ней Юнг «спасался»: писал о своем опыте фрагментации, о переживаниях, которые блокировали часть психических процессов, во избежание распада личности. Этот опыт Юнга стал не только фактом его личной биографии, но и примером бесстрашного, безоглядного, в чем-то даже опасного погружения внутрь себя.

«Юнг стал человеком «двух миров», в то время как Фрейд предпочитал свести психическую реальность, где это возможно, к одному миру («где было Ид, там станет Эго»). Это различие является фундаментальным при оценке относительного вклада Фрейда и Юнга в психологию религиозного опыта» [1].

Читая работы Юнга («Структура бессознательного», «Архетип и символ» и другие), поражаешься, сколь сильно его доверие к внутреннему миру человека, какой огромный потенциал видит Юнг в восстановительных силах, регуляторных механизмах и ресурсах самого человека. Если до ХХ века в культуре было принято выносить идею Бога за рамки человеческой жизни – Бог персонализировался, представал антропоморфным, «ведал» сферами Ада и Рая, поощрял, наказывал, подобно некоей внешней силе, иногда авторитарной, то ХХ век – это время кардинальной смены парадигмы. Бог понимается как внутренняя сила, совесть, чувство меры, эмоциональные реакции, несущие подлинность ощущения жизни, внутренние императивы и т. д. В одной из своих работ Юнг прямо указывает на то, что религиозность вообще не имеет ничего общего с идеей персонифицированного Бога.

Говоря, например, о процессе художественного творчества, Юнг пишет: «Материал, то есть переживание, подвергающееся художественной обработке, не имеет в себе ничего, что было бы привычным; он наделен чуждой нам сущностью, потаенным естеством, и происходит он как бы из бездн дочеловеческих веков или из миров сверхчеловеческого естества» [2, с. 129]. И это при том, что веками складывалась традиция понимания творческого взлета как «божественного вдохновения», чего-то ниспосланного свыше. По Юнгу, человек подвластен отнюдь не абстрактному Богу, но своему психическому наследию, начиная от семейных, родовых связей, до априорного усвоения общечеловеческого опыта. Богом Юнг считал огромные, малопонятные и малознакомые пласты человеческой психики, которые реализуются в культуре и жизни архетипическими, повторяющимися моделями, они имеют собственные внутренние закономерности, которые порой намного сильнее отдельно взятой человеческой воли. И нередко человек, видя тщету своих стараний или то, что воля его разбивается о непреодолимую преграду, склонен объяснять это силой, которая сильнее его, и считать ее божественной.

По сути, до развития психологии в ХХ веке идея Бога не подвергалась серьезной критике и принималась в ряде культур. Это знакомый феномен – часто необъяснимое наделяется сверхъестественными характеристиками. Но как только появляется знание и понимание, весь таинственный флер спадает, и явление переходит в разряд объяснимых. Именно открытие З. Фрейдом и К.-Г. Юнгом сферы бессознательного стало эпохой на пути открытия и познания Бога, его новой интерпретации – как некоего внутреннего комплекса, являющегося частью человеческой психики.

Потенциал деперсонализированного Бога

Бог-идея, Бог-часть мира каждого человека, Бог как врожденный нравственный ориентир – скорее, такая трактовка ближе юнговскому пониманию религиозности, не имеющей ничего общего с ортодоксальными верованиями. И это, опять же, органично вписано в атмосферу ХХ века, когда наметилось четкое разграничение церкви как социального института, упорядочивающего общественную жизнь, и собственно религиозного чувства, которое вообще может быть никак не связано с внешними ритуалами и привычными церковными атрибутами. Как отмечает М.-Л. Фон Франц, Юнг говорил: «Все преобладающее и неизбежное может быть названо Богом (власть, деньги, алкоголь, секс и т. д.)» [2]. Эти аспекты есть не что иное, как мощные комплексы внутри человека, такой сплав энергии, которому сложно сопротивляться, ибо за ними всегда – всегда! – стоит некая психическая причина, побуждающая к тому или иному поведению.

И такое постоянное обращение К. Юнга к своему субъективному миру, прислушивание к ощущениям, чувствам, впечатлениям от снов и придание всему этому настолько большого значения, что этот субъективизм становится основой его научных рассуждений,– характерная черта очень многих его текстов. Юнг пошел еще дальше – и начал трактовать культурные достижения – прозу, стихи, живопись, музыку в качестве реализации ряда глубинных архетипов, которых не столь много, как может показаться, и которые имеют абсолютно уникальную логику реализации. Архетипы Тени, Старца, Матери, Анимы/Анимуса, четверки и другие, описанные Юнгом, сегодня анализируются и психологами, и филологами в различных произведениях мировой культуры.

К примеру, опыт прочтения Библии как иносказательного текста, в котором действуют идеи, но не реальные фигуры, помогает понять, что не сюжет – главное в Книге Книг, но идеи и законы, персонифицированные для простоты и доступности понимания. И с этой точки зрения Библия расценивается как руководство жизни для человека предшествующих эпох, с тем уровнем сознания, до которого он был развит. А сегодня многие архетипические вещи в Библии могут переосмысливаться и обретать более глубокий смысл – не как руководство, но как мудрые притчи, повествующие о нравственном и осознанном поведении. Поэтому попытка Юнга деперсонализировать Бога оказалась больше чем просто революционным шагом, затрагивающим основы религии. Она стала новой призмой восприятия культурного общемирового наследия.

Литература:

• 1. Калшед, Д. Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию. Электронный ресурс: Режим доступа: http://www.koob.ru/kalsched_d/. Дата доступа: 2.05.2017.
• 2. Юнг, К.-Г. Феномен духа в искусстве и в науке. – М.: Ренессанс, 1992.
• 3. Мария-Луиза фон Франц. Психотерапия. Электронный ресурс: Режим доступа: https://castalia.ru/perewody/posledovateli-yunga-perevody/2623-mariya-luiza-fon-frants-psihoterapiya-glava-7-religioznaya-podopleka-problemyi-puer-aeternus.html. Дата доступа: 19.04.2017.

Купить книгу в Литрес Купить книгу на ОЗОН Купить книгу в Лабиринте

В этой статье мы рассмотрим сразу два вопроса: проанализируем книгу Сергея Шефова и затронем проявление аспектов горевания в повседневной практике. Книга затрагивает важные практические стороны помощи горюющему, фактически учит нас конструктивным стратегиям совладания с горем - так, чтобы это не приводило к депрессии или неврозу.

...На вопрос: «С чего начинается человек?» М. Мамардашвили ответил: «С плача по умершему». И эту цитату, приведенную в книге С. Шефова «Психология горя», стоит поставить эпиграфом и к ней самой, и к нашей статье. Действительно, то, как справляется человек с потрясением, является своеобразной лакмусовой бумажкой и проверкой его на стойкость.

Проблема переживания страха смерти, формирования адекватного к ней отношения сегодня приобретает поистине огромные масштабы. В нашей культуре нет нормальных механизмов совладания с горем – ведь если бы они были, то мы бы знали, что и как говорить человеку, недавно потерявшему близкого, а не выдавливали бы из себя скупое «Соболезную» или «Держитесь». Онкопациенты или смертельно больные так не боялись бы признаваться близким в наличии проблемы, а после обнародования своего диагноза не оставались бы в пугающей изоляции. Часто окружающие теряются, не понимая, можно ли говорить о грядущей смерти и как это делать, и тогда ведут себя в присутствии ракового больного либо как ни в чем не бывало, обесценивая тем самым факт болезни, либо поддерживая лицемерно-оптимистичный тон, что еще больше отдаляет, не позволяет выйти на нормальный уровень контакта. Что и говорить, тема смерти табуирована в нашем обществе, и это приводит к нарастанию тревог и страхов, с ней связанных, провоцирует культивирование вечной молодости и красоты в глянцевых изданиях, стремление быть всегда моложе своих лет, шок от известий о серьезных болезнях близких или своей. Смерть для нас всегда неожиданна, мы всегда не готовы к ней и не знаем, как корректно себя вести с тем, кто потерял родного человека.

Как справиться с потерей близкого?

В книге Сергея Шефова «Психология горя» дается ряд значительных рекомендаций, которые важны как для специалистов, кризисных психологов, так и для всех остальных, тех, кто хоть когда-то переживал потерю – а таких абсолютное большинство. Самое главное – это иметь в виду, что все чувства – подавленности, отчаяния, боли – вполне естественны. Нужно дать им право быть и время на то, чтобы они переживались со всей интенсивностью. Со смертью близкого весь уклад жизни, самоощущение оставшихся уже никогда не будут прежними. Это нелегко принять, но, тем не менее, необходимо. Поможет вера в новые цели и в то, что период скорби и тоски обязательно сменится иным, более ровным состоянием. Горе нужно отгоревать – не заталкивая его внутрь, не консервируясь в нем, не превращая квартиру в мемориал. Это очень непросто, но только так можно прийти к уравновешенности и возвратиться к обычному ритму жизни.

Переживая уход близкого, важно сохранять обычный жизненный стиль: «Избегайте принятия кардинальных решений и больших жизненных перемен (переездов, смены работы или значимых взаимоотношений) в течение первого года после утраты. Это поможет вам сохранить свои корни и чувство безопасности», - пишет С. Шефов. Хорошим выходом из погружения в тему смерти, опыта похорон и всего, что требовала ситуация, хотя бы на время, может стать помощь другим или нечто, что приносит радость и отвлекает (хобби, поездка, временная смена впечатлений). Здесь самое основное – позволить своему состоянию быть. Часто в обыденном сознании существует страх сильных эмоций (он есть и у детей), и недостаточный уровень зрелости личности иногда гонит человека прочь от страданий и боли, воспринимая это как «отклонение от нормы». На самом деле, нормой является весь спектр чувств, и ненормально, скорее, отсутствие тех чувств, которые традиционно считаются «негативными», некомфортными. Но, как ни странно, именно через боль можно почувствовать истинного себя, ощутить себя – живым, настоящим, признать свою связанность с другими. Погружаясь в горе, нужно просто оглянуться и увидеть, что есть рядом те, кто готов помочь: это члены семьи, друзья, коллеги, психолог или психотерапевт. Не стыдно обращаться за поддержкой, наоборот, так можно дать и другим почувствовать свою значимость и свой потенциал. «Горевание вместе» облегчает состояние оставшихся.

Кризисная психология: восстановление после потери

Если говорить о специалистах-психологах, имеющих дело с гореванием в силу своей профессии, то базовыми принципами терапии клиента здесь выступают следующие:

1. Разрешение на разговор об умершем. Чем больше клиент говорит об ушедшем, тем эффективнее будет терапия. Будут уместны вопросы, поощряющие воспоминания: о качествах и чертах характера умершего, о его достоинствах и недостатках (во избежание идеализации, которая часто случается), о его привычках, способах выражения чувств и так далее.

2. Разрешение на разговор о смерти: как произошла смерть, каковы были последние мгновения совместности, получилось ли проститься. Важно проработать недоделанное: клиент нередко может винить себя в том, что чего-то не сделал, часто срабатывает принцип магического мышления: «если бы я сделал то-то и то-то, он бы не умер» - так формируется база для комплекса вины перед умершим, а это отравляет годы и годы жизни. Здесь эффективен метод «пустого стула», о котором знают психологи.

3. Поощрение разговоров о похоронах - как они прошли, о посещении могилы, о том, что стало с имуществом умершего.

Если смерть повергла в шок

Пребывающего в состоянии шока легко узнать по замедлению реакций, ощущению «нездешности», эмоциональной притупленности. Тогда поможет следующее:

4. Называние по имени, чтобы вернуть к реальности, простые вопросы.

5. Привлечение внимания с помощью значимых раздражителей (например, вещей умершего).

6. Прикосновения к потерпевшему утрату.

В состоянии шока человек «замораживается» и перестает адекватно оценивать происходящее, и это вполне понятная и эффективная защита от сильного потрясения. Но слишком долгое пребывание в подобном состоянии еще более усугубляет ситуацию – после «заморозки» интенсивность приостановленных чувств еще сильнее обрушивается на человека, и нередко тогда, когда остальные уже отгоревали, и тогда не совсем уместными для окружающих могут показаться такие интенсивные эмоции. Человек рискует остаться в одиночестве. Поэтому «принцип реальности» помогает постепенно обрести способность нормально функционировать.

Вина перед умершим

Это чувство очень распространено: давно доказано, что тем труднее переживается смерть близкого, чем сложнее были взаимоотношения. И это понятно: ведь человек всегда горюет и о себе тоже – именно о своем одиночестве, о том, что никогда уже не будет испытывать того, что давал ему значимый близкий. Гармоничные отношения с умершим дают ресурс нормально перенести утрату – ведь весь потенциал отношений был верно использован еще при жизни ушедшего. Но когда отношения оставляли желать лучшего, тогда начинается скорбь не только о нем, но и о нереализованном потенциале, о собственной загубленной или впустую потраченной жизни, и эта потеря для человека, конечно же, ничем невосполнима. Что делать?

С. Шефов предлагает следующее:

7. Помочь этому чувству выплеснуться. Еще в самом начале очень важно признать наличие вины. И, кстати, ее переживание еще не свидетельствует о ее объективности.

8. На следующем этапе должен прозвучать важный вопрос: что хотелось бы сделать со своей виной? И здесь психологу важно замедляться вовремя: отнюдь не всегда чувство вины нужно убирать, предупреждает С. Шефов, хотя очевиден первый импульс помогающего психолога – как можно быстрее облегчить состояние клиента. Иногда клиент бессознательно даже сопротивляется терапии, потому что личности важнее пока сохранить эту вину как базу для дальнейшего развития.

9. На третьем этапе работы важно определиться, какая именно вина гложет клиента: невротическая либо экзистенциальная. В первом случае всегда налицо несоответствие объема переживаний действительному содержанию «ошибок». Невротическая вина проявляется тогда, когда кто-то из окружения клиента склонен обвинять его в чужой смерти. Экзистенциальная вина – это та, с которой человек подсознательно еще не созрел расстаться, она, как ни парадоксально, несет некий позитивный для клиента смысл. Вы спросите: какой же? Это может быть важный жизненный вывод о том, что лучше использовать весь потенциал конструктивных отношений при жизни человека, лучше концентрироваться не на временном, но на вечном – испытывать чувство благодарности за то, что человек – каким бы он ни был – рядом, за то, что он, как умел, выражал свои чувства, поддерживал, и тогда стоит пересмотреть уровень своих ожиданий от других, еще пока живых людей. Иногда вина не просто не мешает – она необходима, и именно в таких случаях может произойти интенсивный рост самосознания и совести человека, выработка новых моральных критериев.

Культура горевания

Несмотря на негласный запрет в нашем обществе на выражение сильных эмоций, выплакаться горюющему нужно обязательно. Неслучайно на Руси издревле приглашались на похороны бабки-плакальщицы, причитания и голошения которых помогали всем присутствующим выразить свое горе в слезах и тем самым облегчить свое состояние. Сегодня эта традиция практически умерла (разве что в некоторых деревнях еще поддерживается), но тогда необходимо понимать, что важны какие-то катализаторы, которые могли бы способствовать выходу всех эмоций, переживаемых в связи со смертью близкого. Помимо этого, не стоит забывать, что подрастают дети и жадно впитывают от взрослых разные схемы поведения, в том числе и модель горевания. Если взрослые предпочитают скрывать, подавлять свои эмоции, «чтобы не расстраивать детей», то дети бессознательно усваивают неприемлемость выражения эмоций, и тогда, подрастая, не умеют грамотно совладать с ними. Очень многие свои страхи мы бессознательно транслируем детям, поэтому у них обязательно должен быть опыт прощания с умершим близким, как своеобразное приучение к смерти и к ее адекватному восприятию. Если близкий умер далеко и ребенка не могут взять на похороны, стоит сделать несколько фото похорон и потом показать ребенку, чтобы он понял: смерть состоялась и никто не «уехал командировку навсегда» - замалчивание факта смерти еще больше стимулирует страхи, как и любая таинственность.

Очень помогают и взрослым, и детям ритуалы, связанные со смертью и похоронами: посещение могилы и уход за ней, отмечание годовщин, связанных с покойным, посещение храма, если это принято в семье. Любой ритуал упорядочивает жизнь, порождает ощущение повторяемости и стабильности, помогает убрать иррациональные переживания. И чем меньше страхов и тревог по поводу смерти у взрослых, тем более здоровой будет психика детей. Дети интересуются смертью, спрашивают о ней (где-то с 4-5 лет) – даже тогда, когда прямого опыта переживания чужой смерти у них нет, и здесь родители оказываются в затруднительной ситуации: как объяснить этот феномен ребенку? Тут бы самому понять, что такое смерть и что происходит потом. И уже не столь важно, во что верит родитель: в реинкарнацию, христианский рай или в невозможность загробной жизни как таковой – важно не что, а КАК он сообщает об этом ребенку. Если со страхом – ребенок тут же считывает это и заражается страхом от взрослого. Если спокойно, рассчитывая на детский возраст, не драматизируя, но и не упрощая чрезмерно, - ребенку легче будет воспринимать эту тему. Вот почему так важно соблюдение экологии горевания не только для нас самих, но и для наших детей. Остается только мечтать о том, что с течением времени и с изменением культурного канона, который мы наблюдаем уже сейчас, появятся новые механизмы совладания с горем и сильными эмоциями и помогут нам обрести целостность и психическое здоровье.

Купить книгу в Литрес Купить книгу на ОЗОН Купить книгу в Лабиринте

Русский психолог Л. С. Выготский был замечен на Западе как раз введением нового для первой трети ХХ века понятия – «зона ближайшего развития». Уоллесом Диксоном, доктором философии, заведующим кафедрой психологии в Восточном государственном университете Теннесси, открытие зоны ближайшего развития Л. Выготским было внесено в список наиболее значимых для детской психологии ХХ века. И сегодня в современной европейской и российской педагогике активно используется это понятие, обозначающее феномен, уже подтвержденный многолетней практикой. Но с ним мы встречаемся отнюдь не только в учебных аудиториях или научных монографиях. Он проявляется в повседневной практике общения взрослого с ребенком любого возраста. Давайте разберемся в его содержании.

Теория интеллектуального развития

Речь именно о стимуляции развития интеллектуального потенциала. Л. С. Выготский исходит из концепции поступательного развития личности и считает, что здесь последовательно задействованы два психических уровня: зона актуального и зона ближайшего развития.

Л.С. Выготский продемонстрировал, что существует тесная корреляция развития интеллекта и потенциала обучения ребенка, степени усвоения вновь обретенных знаний: эффективное обучение обеспечено, если учитывать зону актуального развития ребенка (то, что он умеет и знает в настоящее время) и зону ближайшего развития (то, чему он может научиться сам, в ближайшее время, с минимальным участием взрослого). Навыки, приобретенные сначала под наблюдением взрослого, а потом самостоятельно, все свободнее и увереннее переходят в багаж прочно усвоенного опыта. Затем ставятся новые интеллектуальные задачи, которые вводятся в зону ближайшего развития, и ребенка готовят к самостоятельному их разрешению. Так постепенно расширяется опыт и нарабатываются важные умственные навыки. Основной принцип, провозглашенный Л. С. Выготским, таков: обучение должно опережать развитие. Переводя на язык педагогики, ребенку эффективно ставить задачи, посильные для самостоятельного разрешения, а роль взрослого должна сводиться к минимуму. Под зоной ближайшего развития Л. С. Выготский понимал разницу уровня актуального развития (исходя из сложности задач, посильных для интеллектуального усилия самого ребенка) и уровня последующего развития (задачи, выполнение которых достигается с помощью старших и во взаимодействии с ровесниками).

Этот подход сегодня активно применяется в европейской педагогике, когда решение индивидуальных и групповых задач происходит в ходе обучения под наблюдением, но без активного участия учителя. Характерно, что, например, в финских школах ученики по одному сидят за партами, выполняют нередко индивидуальные задания по собственной программе, исходя из уровня собственных актуальных знаний, и эти программы могут отличаться от программ соседа. В отечественной педагогике роль учителя выражена более ярко, однако принцип составления школьных учебников тоже учитывает теорию Л. С. Выготского. Чаще всего структура учебников такова: изложение новой темы, объяснительные, иллюстративные задания (когда ученик, применяя новые знания, должен объяснить те или иные феномены), упражнения для закрепления материала, задания для самостоятельной работы, блок заданий творческого характера.

Благодаря учету зоны ближайшего развития естественным образом созревают высшие психические функции, формирующиеся вначале с помощью обучающего взрослого, в совместной работе с ровесниками, а потом переходят в стадию собственного усвоенного опыта. Постепенность, преемственность знаний, учет возрастных особенностей – на этом базируется эффективное развитие.

Обучение ребенка

Таким образом, из концепции Л. С. Выготского становится очевидно, что роль обучения в процессе интеллектуального развития ребенка явно доминирует. Этот процесс активизирует ряд иных психических функций зоны ближайшего развития. Существует несколько уровней обучения: низший – когда ребенку предлагаются уже знакомые задачи, и высший – когда идет ориентация на зону ближайшего развития. Где-то в золотой середине и находится наиболее подходящий период подлинной учебы.

Разграничение зон актуального и ближайшего развития у конкретного ребенка дает ключ к диагностике развития, индивидуальным характеристикам одного ребенка или детского коллектива с высокой точностью и практической значимостью.

А теперь посмотрим, как эта теория Л. С. Выготского может выглядеть на практике. Часто на детской площадке можно увидеть, как работают психологические механизмы взаимодействия ребенка и взрослого.

Пример. Трехлетний малыш забирается на высокую горку: ему явно трудно, он карабкается, ухватившись за поручни, наваливаясь всем весом, чтобы преодолеть расстояние до вершины. Часто первый импульс взрослого – подхватить, поддержать, посадить самому. И тогда это действие просто оставит ребенка на его актуальном уровне развития, ничего не привнеся в его опыт. Оставить малыша пыхтеть, когда ему явно не под силу справиться с задачей? Это может повлечь отчаяние, ощущение одиночества, собственной несостоятельности, неуверенность в себе. Самое разумное – спросить, нужна ли помощь. Если да – мягко поддержать, не отнимая лавров победы у ребенка, если нет – быть рядом и обязательно восхититься отличным результатом, когда он все же выполнит задуманное сам.

А теперь проанализируем пример из школьной жизни. Обычно в тетради по русскому языку учитель правит ошибки красным цветом. И это вполне понятно: когда в классе 20-30 человек, нужно показать каждому, в чем он допустил ошибку. Хотя в таком случае мало кто из детей обращает серьезное внимание на суть ошибки – чаще интересует оценка. Но репетитор, занимающийся с учеником индивидуально, может только назвать количество ошибок на строке, не выделяя и не подчеркивая их, чтобы ученик сам обнаружил их. Ведь известно, что найденная самим и осмысленная ошибка стимулирует запоминание и усвоение материала гораздо лучше, чем ее директивное исправление. Это и есть работа в зоне ближайшего развития. Вообще, вектор обучения должен иметь четкую направленность в зону ближайшего развития, и постоянно должна стимулироваться самостоятельная работа ученика. Особенно с учетом тех информационных потоков, в которых мы сейчас живем.

Основной принцип обучения и развития

Получается, что зона ближайшего развития - это то, что еще находится вне пределов компетенции ребенка, но что вскоре войдет в его опыт. Взрослый должен вначале научить, потом поддерживать и направлять, если это необходимо, и обязательно ОТОЙТИ В СТОРОНУ, когда ребенок продемонстрирует свободное владение знаниями, умениями и навыками. Как ни странно, но именно последнее зачастую вызывает наибольшие трудности. А потом родители удивляются, почему трехлетка в ярости кричит «Я сам» или подростки перестают слышать и воспринимать указания взрослых, или ребенок становится пассивен и безынициативен. Не стоит лишать детей радости открытий и самостоятельного познания мира. Задача взрослых – показать, обучить, а затем дать свободу.

Вайолетт Оклендер – практикующий американский детский психотерапевт, доктор психологии, она выступала с лекциями и супервизиями в ряде стран, и ее по праву можно назвать одной из наиболее заметных фигур в детской психотерапии. Книга «Скрытые сокровища» появилась в результате наблюдений над сотнями детей, работы с глубоко травмированными маленькими пациентами и подростками, и тем ценнее выводы и рекомендации, которые окажутся полезными не только начинающим, но и опытным специалистам. Переведенная на 6 языков, эта книга включена в шорт-листы, рекомендуемые детским психологам и психотерапевтам, став своеобразным учебником-«путеводителем».

В. Оклендер применяет гештальт-подход, активно включает средства арт-терапии в работе с детьми и их родителями, предлагает ряд простых, но эффективных методик в работе с различными степенями травматизации. Эту книгу можно рассматривать и как руководство для работы, и как рекомендации для родителей, в ней затрагиваются как терапевтические, так и профилактические моменты в развитии и воспитании детей. Хотя направленность книги, скорее, узкоспециальная, но и внимательные родители, небезразличные к судьбе своего ребенка, смогут взять для себя нечто полезное и, прежде всего, переосмыслить собственное поведение сквозь непривычную призму детского восприятия. В потоке будничных дел иногда сложно заметить, как «слово ваше отзовется», как будет воспринят внешне невинный поступок родителей, вполне объяснимый с точки зрения логики. А для ребенка он может быть воспринят как тревожный сигнал и, возможно, запустит процессы, тормозящие полноценное развитие личности. И если будничные недоразумения довольно просто корректировать, то работа с детской травмой требует не только полной сконцентрированности, честности и аутентичности терапевта, но и мудрости, понимания, а иногда и просто выносливости. Например, в одной из глав В. Оклендер рассказывает, как ей однажды всю первую сессию пришлось просто перемещаться вслед за ребенком по собственному кабинету, который хватал то одну игрушку, то другую, а она мужественно следовала за ним, чтобы дать ему почувствовать безопасность, наличие с собой доброжелательного взрослого, принимающего и готового помочь. Это было своеобразное «испытание», которое устроил ей недоверчивый ребенок, но терапевт его прошла. Даже этот небольшой эпизод может быть хорошим уроком практикующим психологам.

Методика работы специалиста с ребенком

В процессе многолетней практики В. Оклендер выработала свой алгоритм работы с детьми и щедро предложила его читателям. Он заключается в нескольких этапах, которые я предлагаю рассмотреть подробнее.

1. Научение ребенка выражаться максимально конкретно. Например, фразу «я себя ненавижу» всегда нужно конкретизировать: всего себя? Или есть какие-то черты? Чаще всего в процессе этой работы ребенок отходит от первоначальной максималистской позиции и начинает понимать, что есть отдельные его стороны и качества, не удовлетворяющие по каким-то причинам.

2. И на втором этапе важно понять, что это за аспекты личности, что именно подвергается отторжению и отрицанию. Оформление этих аспектов в некий образ (фигурку, куклу из пластилина, рисунок) снимает напряжение и дает четко определенный вектор работы.

3. Часто эффективным оказывается сравнение с идеальными противоположными модальностями личности ребенка: к примеру, ребенок, считающий себя трусом и ненавидящий этот аспект своей личности, может припомнить моменты, когда он бывал смелым, вспомнить, что он ощущал тогда.

4. Следующий этап очень важен. В. Оклендер отмечает, в большинстве случаев у ее маленьких пациентов непременно присутствует подавленный гнев, что естественно, особенно учитывая запрет на внешнее проявление гнева и агрессии в нашей и западной культурах. И его обязательно следует «выпустить» наружу, используя для этого игрушечный молоток, глину, разрывание на части рисунка с негативным содержанием – арт-терапевтические методики, предполагающие обязательную деструкцию. «Сессию гнева» автор считает вообще одним из наиболее успешных методов для облегчения состояния ребенка. А родителям В. Оклендер рекомендует: «Проводите «сессию гнева» регулярно перед сном. Ребенок должен вам рассказать все, что ему не понравилось и что его взволновало за день. Не надо ничего обсуждать, просто послушайте». Это хорошая профилактика агрессии, детских неврозов, да и просто возможность ощутить близость, поддержать диалог родителя и ребенка.

5. На следующем этапе работы психотерапевт подчеркивает важность обретения с ребенком той его составляющей, которая принимается. С ней налаживается контакт (это может быть добрая фея-крестная из волшебных сказок, какой-то любимый персонаж книги или мультфильма, с образом которого отождествляет свой аспект ребенок). Эта часть «я» «озвучивается» ребенком. Например, терапевт спрашивает: «Как ты думаешь, что могла бы сказать эта фея?» И «фея» обращается к отрицаемому и ненавидимому аспекту «я». Как отмечает автор, иногда целесообразно вернуться, регрессировать к тому аспекту личности, который когда-то принял негативный интроект, согласился с неверным представлением о себе, чтобы подкорректировать его восприятие и обратить к нему ободряющий и поддерживающий монолог «феи-крестной».

6. В ходе дальнейшей работы вместе с ребенком составляется план дальнейших действий, которые ребенок может выполнять и дома, без сопровождения взрослых: это может быть разговор с персонажем, олицетворяющим часть «я», небольшой ритуал перед сном, тайный талисман или что-то еще, что может обеспечить поддержку ребенку.

7. На завершающем этапе терапии с ребенком обсуждаются и проигрываются ситуации, когда он оказывается способен оказать себе помощь и поддержку. Лучше будет сделать приятной привычкой способность радовать себя, пусть даже в мелочах.

Важность накопления опыта

Основное внимание в работе с травмированным ребенком В. Оклендер уделяет опыту проигрывания. Ведь до 10-11 лет дети и не нуждаются в анализе, вербализации происходящего, однако часто собственные сильные эмоции пугают ребенка, он замыкается в себе, считая себя «каким-то не таким». Это оправдано законами детской психологии, последовательно сменяющими друг друга фазами развития ребенка. И тогда часто спасает условная реальность, игра, в которой не только корректируются, но и закрепляются стратегии поведения и способы реагирования. До определенного возраста игра и вовсе необходима, как воздух (в книге В. Оклендер анализируются разные случаи: с детьми от 3 до 18 лет). Главное – понимать, каковы потребности и специфика развития личности на том или ином этапе. «Ребенок борется за возможность проявить себя и мечется между состоянием слияния и изоляции. Слияние подразумевает заимствование ощущения самости от кого-то другого – он должен быть похожим на другого, поскольку не имеет собственного представления о себе». И, чтобы обогатить и «напитать» этот только формирующийся еще образ собственного «Я», ребенку и нужен свой опыт преодоления, выработка своих, индивидуальных стратегий совладания с чем-то тревожным, непривычным и пугающим. Если насыщать образ «Я» позитивными подкреплениями от полученного безопасного опыта в кабинете терапевта, укрепится стержень личности, станет более устойчивой психика, сформируются те образцы поведения и реагирования, которые повлекут успешную социализацию и повысят адаптационные возможности (одна из глав так и называется - «Усиление «Я»).

Инструментарий для работы

Уже отмечалось, что В. Оклендер применяет широкий спектр арт-терапевтических методик в работе с детьми. И это обосновано тем, что мир ребенка – яркий, образный, метафоричный, а не логичный, вербализированный. Поэтому так хорошо «работает» то, что и составляет интерес ребенка до определенного возраста – рисование, игра, проигрывание с фигурками каких-то сюжетов, исследование новых для ребенка предметов и игрушек и пр. Кроме использования средств художественной выразительности (красок, пластилина, глины и т. п.), в последней главе автор уделяет внимание звукотерапии (или музыкальной терапии), описывая случай, когда ребенок «спасался» тем, что просто выбирал музыкальный инструмент и извлекал звуки, к чему присоединилась затем и терапевт. Подтверждается один из базовых законов терапии: излечение наступает, прежде всего, благодаря магии со-присутствия, дающего ощущения поддержки и безопасности. С детьми это буквально просто нахождение рядом и деятельность, которая объединяет, может быть, даже и без лишних слов.

Книга В. Оклендер написана очень простым языком, поэтому будет понятна даже тем, кто далек от профессионального изучения психологии. Она построена в форме заметок психотерапевта, рассказов о разных историях излечения разновозрастных детей. Причем ситуации, описываемые автором, универсальны: будь то горе и утрата, переживание ребенком собственной медлительности и неуклюжести, неумение общаться и вступать в контакт с другими, переживание одиночества, высокая тревожность и недоверие к миру взрослых, кажущемуся враждебным, отсутствие навыков самоконтроля и многие другие проблемы, которыми занимается детская психология. Поэтому, если вам интересен мир ребенка, непохожий на наш, если у вас есть дети и вы стремитесь к любви и пониманию в семье, заботитесь о психологическом здоровье ребенка – книга «Скрытые сокровища» - для вас.

Купить книгу в Литрес Купить книгу на ОЗОН Купить книгу в Лабиринте

Эта книга – продолжение предыдущей работы великого актера и режиссера – «Моя жизнь в искусстве». Предмет размышлений Станиславского: как сделать актерскую игру гармоничнее, как избежать искусственности, которую непременно предполагает под собой театр? Написанная в популярной для начала ХХ века форме дневниковых записей актера-ученика, книга, с одной стороны, лишается догматичности, а с другой – «оживляется» реальным опытом обучения, воспроизводит метод проб и ошибок, демонстрируя наглядные «уроки» актерского мастерства.

И, конечно, идеи, высказанные К. С. Станиславским, стоит воспринимать именно в контексте русского культурного Серебряного века: с эстетикой символизма, с идеей «жизнетворчества» и «жизнестроительства». Именно русские символисты провозглашали принцип «живи так, как пишешь, пиши так, как живешь». Это не реализм, а условное «преодоление жизни», стремление упорядочить ее и приблизить к эстетическим закономерностям.

Шаг в сторону психологии

Сам К. С. Станиславский предупреждает, что далек от научного обоснования идей в своей работе – и действительно, он свободно использует термины, смежные с психологическими, нередко применяет театральный жаргон или бытовые выражения, однако это ничуть не умаляет ценности его работы и тонкости наблюдений над внутренней жизнью и состоянием актера.

Знаменитое «не верю», звучавшее порой для многих актеров приговором, вошло и в повседневный обиход. Нередко эта фраза Станиславского воспринимается в искаженном виде: принцип подлинности, провозглашаемый им и касающийся актерской игры, предполагает отнюдь не жизнеподобие. А что же? Саму суть человеческого характера, представляемого актером. Станиславский считал, что актеру стоит размышлять над характером роли и искать точки соприкосновения этой художественной линии со своим собственным опытом – тогда придет понимание и появится необходимая степень «вживания» в роль. Этот тезис Станиславского не раз подвергался критике: в частности, М. Чехов опасался «опрощения» образа, актерской «отсебятины», которая может перечеркнуть дар воображения, домысливания. Действительно, удержать равновесие между этими двумя полюсами довольно сложно.

«Что такое «видения» или «кинолента видений», которую так усердно изучают в наших и мировых театральных школах? Это прием психотехники, приспособление, помогающее актеру «видеть» то, о чем говорит герой, подключая опыт своей жизни? В техническом смысле – да, в духовном – это еще и способность творца знать о другом все то, что он знает о самом себе, – замечает К. С. Станиславский и добавляет: – Самый распространенный вид подмены живого человеческого образа на сцене – предъявление самого себя, не преображенного творчески». Это именно то, к чему призывали русские символисты начала ХХ века – К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Блок, А. Белый – преображать жизнь углом собственного восприятия и изменением поведения.

И после смерти К. С. Станиславского вопрос применения актерской техники «вживания» и меры соотношения со стилем и замыслом автора исполняемого произведения вышел едва ли не на первый план в дискуссиях относительно подготовки актеров по «системе» Станиславского (хотя сам он выступал против этого понятия, считая, что когда есть система, нет творчества).

Условия «подлинности» актерской игры

Одним из базовых принципов этой работы Станиславский считал общение (понимаемое как наработка внутреннего опыта, партнерство актеров на сцене и постоянный контакт со зрителями).

Важным приемом общения считается приспособление, в том числе и к самому себе, если речь о диалоге с собой. Приспособление – это умение принять точку зрения собеседника, не обязательно совпадая с ним в целях и настроениях. С усложнением актерской задачи усложняется и сам процесс приспособления, но при этом происходит обогащение своего опыта и проходит полноценный диалог, партнерство (воплощение образа). Важно учитывать также то, что актеру на сцене важно осуществлять сразу две функции: играть роль, вступать во взаимодействие и пребывать в позиции «над», осознавая свои действия и вовремя исправляя, если что-то пошло не так.

Поэтому «двигателями психической жизни» Станиславский считал представление, суждение и «волечувство». Именно эти аспекты личности способствуют разделению игры и жизни. Роль воображения подчеркивали многие актеры и режиссеры (М. Чехов, В. Немирович-Данченко и др.), а Станиславский связывал воображение именно с индивидуальным опытом, считая «сознание» и его потенциал необходимым инструментом актера, создающим «благоприятную почву для подсознательной работы».

«Подсознание в сценическом самочувствии артиста»

Глава с таким названием очень важна для понимания метода, предложенного Станиславским. Терминами «подсознание» и «сверхсознание» К. С. Станиславский оперирует легко и свободно, во многом предваряя учение З. Фрейда. «Подсознание» в терминологии Станиславского – это индивидуальное, привносимое актером в роль (реакции, механические движения, способ выражения эмоций), а «сверхсознание» ответственно за осмысление, познание: «Сверхсознание артиста – это область открытий, изобретений, новостей». Его можно трактовать как творческое начало, поиск новых стратегий, в отличие от подсознания, которое выдает уже готовые, сформированные паттерны поведения и шаблоны восприятия. Поэтому все усилия актеров Станиславский склонен был направлять на активизацию «сверхсознательных» способностей, которые дают мощный творческий импульс в актерском ремесле.

Написанная для актеров и театральной публики, книга «Работа актера над собой» выходит за рамки обсуждаемого предмета. Она может быть полезна как современному актеру, так и тому, кто готовится к публичному выступлению, педагогам, руководителям театральных студий и всем тем, кто интересуется вопросами искусства и психологии, саморегуляции поведения и эффективного общения.

Магия эпиграфа: одна из последних книг И. Ялома, психотерапевта с мировым именем, предварена большой цитатой из «Размышлений» Марка Аврелия, которая заканчивается так: «Всегда помни, что скоро ты станешь никем и нигде».

Действительно, 81-летний практикующий психотерапевт неизбежно, иногда очень часто жестко сталкивается с проблемой умирания, восприятия смерти, страхами и тревогами – и в силу собственного возраста, и в силу запросов пациентов. Поэтому лейтмотивом работы Ялома проходит тема смерти в самых разных ее интерпретациях: будь то потеря пациентом единственно значимого собеседника и духовного партнера («Лечение по кривой»); или волнение клиента по причине того, что все любимые и близкие оказались смертны, и он так же боится потерять психотерапевта («Быть настоящим»); или смерть как повод праздновать жизнь оставшихся («Покажите своим детям, чего вы стоите»); или поиск выгод рака, когда дни уже сочтены («Эта чертова смертельная болезнь»). В конце книги есть короткие примечания для читателя, и особенно волнующе читать, что герои некоторых историй, рассказанных в книге, уже мертвы. «Чтобы предложить свою помощь, - считает Ялом, - психотерапевты должны иметь повышенную чувствительность к экзистенциальным вопросам». И особенно к вопросу смерти. Ведь и в нашей, и в западной культуре очень много белых пятен: мы до сих пор не знаем, как сопереживать чужому горю, как не отстраняться от горюющего, оставляя его в изоляции, нам неловко говорить об умершем, потому что страшно задеть за живое... В книге эти вопросы, прямо или косвенно, неумолимо встают и перед клиентами, и перед самим терапевтом, иногда разрастаясь до таких размеров, которые даже препятствуют эффективной работе. И тогда приходит понимание, что и сама личность терапевта должна восприниматься как текучая, подверженная многим подсознательным вторжениям, не защищенная от страхов и тревог, от проекций и склонности к ложным интерпретациям. Однако, так или иначе, автор осмысливает собственные реакции, погружается в жизнь пациентов, анализирует и свой, и чужой опыт, не боится самому себе признаваться в несовершенстве.

Образ автора

В Ирвине Яломе всегда подкупает честность по отношению к себе, своим клиентам и, конечно, к своим читателям. Он никогда не страшится оказаться некомпетентным, описывает неклассические ситуации консультирования, указывая на «человеческое, слишком человеческое», анализирует собственные неудачи, но и одновременно обнаруживает эффективность неожиданных ходов или давно признанных методик. Основной принцип психотерапии, согласно Ялому, – это максимальное соприсутствие, которое само по себе несет мощный терапевтический потенциал. Второй момент, о котором психолог не устает напоминать, – это безотказно действующий метод «здесь и сейчас». Если возникает тупиковая ситуация, безошибочным решением для попавшего в тупик терапевта может оказаться анализ происходящего в его диалоге с клиентом – ведь оно – зеркало, иллюстрирующее бессознательное применение клиентом неработающих механизмов, паттернов поведения, разобщающих его с другими, порождающих непонимание и разные сложности в межличностном взаимодействии.

Автор непринужденно, в обход научных концепций и теоретических подходов, известных психологическому сообществу, делится собственным опытом, который вполне можно назвать нетривиальным. «В каждом случае я придумывал, а иногда наталкивался на уникальный подход для каждого пациента, который не будет найден ни в одном учебнике по психотерапии», - признается он. Более того, Ирвин Ялом высказывает некоторую тревогу по поводу того, что за отдельными техниками и теоретическими наработками, за дискретным отношением к человеку (лечение депрессий, фобий, созависимых отношений и т. п.) можно упустить из виду самое основное – целостность личности пациента. И в этом смысле он, в прошлом клиент культового психолога Ролло Мэя, – активный последователь гуманистического подхода, в котором есть стремление учесть самые разные аспекты личности, воспринять ее целостность.

Истории Ирвина Ялома

Как правило, этот автор умеет найти нечто нетипичное в каждой истории, помещенной в книгу. В так называемой «сильной» позиции книги, в начале («Лечение по кривой») речь идет вовсе даже не о терапии в строгом смысле слова, а о «свидетельстве» терапевта: от него просто требовалось подтвердить значимость пациента для другого. Такой необычный запрос клиента выясняется не сразу, и Ирвин Ялом выделяет курсивом особенно значимые места, обращает внимание читателя, будущего специалиста, на те сигналы и знаки, которые нужно улавливать, использует прием внутреннего монолога терапевта, чтобы проиллюстрировать истинность и ложность возникающих версий.

В другом случае он показывает, как по-разному на разных клиентов может воздействовать один и тот же подход – обращение к книге «Размышления» Марка Аврелия («Все мы творения на день»). В одном случае чтение и есть открытие собственного потенциала клиентом, в другом приходится преодолевать сопротивление и возвращать клиента из интеллектуализированного, отвлеченного философствования буквально в его жизнь.

В истории «Три плача» за очень короткое время терапевту удается «вернуть себя» клиентке, которая, узнав о диагнозе близкого знакомого, обесценила их отношения и совместное прошлое. Каким образом он это сделал? Просто трансляцией обратной связи и размышлениями об эффекте, который произвели на него отдельные обороты ее речи.

В истории «Не ограничивайте меня» показано противостояние клиента терапевту, его соперничество, нежелание уступать и даже некоторые нападки на именитого психолога. «Все, что я могу сделать в рамках одной сессии, - это быть настоящим, погрузиться в жизнь пациента, предложить свои наблюдения в надежде, что он сможет раскрыть двери и исследовать новые области в себе», - такой процесс и описан в этой части книги.

А в истории «Спасибо, Молли» самым большим эффектом от терапевтических отношений, кроме прояснения внутренней ситуации клиента, стала рекомендация терапевтом хорошей домработницы, которая до последних дней поддерживала порядок в доме пациента и во многом поспособствовала «внутреннему порядку» этого человека.

Читая книгу И. Ялома, сложно избавиться от ощущения самого потока жизни: здесь представлена галерея ярких характеров, и на фоне их многообразия – автор, поворачивающийся к читателю самыми разными своими сторонами: и внутренним беспокойством от эффективности своей помощи, и сомнениями по поводу выбора того или иного подхода, и аспектом внимательного наблюдателя, для которого не существует мелочей в одежде, позе, походке, интонации… Но самое главное авторское амплуа, безусловно, роль мастера психотерапии, с колоссальным жизненным опытом, с мощно развитой интуицией, с непрекращающимся самоанализом. Простые по форме диалоги клиента и терапевта открывают новые смыслы и новые возможности для самоанализа и работы с самыми разными, в том числе неожиданными запросами клиентов.

Рассказанные в книге истории окажутся чрезвычайно полезными и информативными не только узким специалистам, но и любому, кто хоть когда-то задумывался об экзистенциальных вопросах.

Источник: И. Ялом. Все мы творения на день и другие истории. – М.: Московский институт психоанализа, 2014.

Купить книгу в Литрес Купить книгу на ОЗОН Купить книгу в Лабиринте

Сновидения – неотъемлемая часть нашей жизни. А во сне мы проводим ее третью часть. Людей всегда интересовала ночная реальность. Попытки разгадать тайну сновидений берут свое начало с момента появления человека разумного. Первые сонники выглядели, как глиняные таблички, на которых первобытные люди изображали свои ночные видения. В Древнем Египте роль сонников выполняли жрецы, которые толковали сновидения, а в средние века сонники были запрещены церковью и считались «дьявольскими книгами».

Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд в конце 19 века первым сделал сновидения предметом научного исследования. Рассматривая сон, как защитный механизм, который включается в ответ на внешние раздражители, Фрейд при помощи толкования сновидений пытался докопаться до сути проблемы человека, внешнее проявление которой и являлось заболеванием.

Доктор медицинских наук Н. В. Касаткин, автор монографии «Теория сновидений» не соглашается с Фрейдом, который пытался изучать психику человека, как отдельный механизм, не связанный с внешними факторами.

Книга «Теория сновидений» является сборником наблюдений, благодаря которым автор прослеживает четкую связь между образом жизни, психическим и физическим состоянием человека и снами, которые этот конкретный человек видит. Огромное количество практического материала, который представляет интерес для изучения личности человека, собрано в монографии.

Сравнительный подход, позволяющий наблюдать разницу между сновидениями здорового человека и человека с отклонениями, дает возможность в некоторых случаях предупреждать рецидивы и обострения заболевания. Изменения в содержании сновидений являются своеобразным сигналом о возможном ухудшении в состоянии пациента, что дает возможность для проведения эффективных профилактических мероприятий, которые помогут этого ухудшения избежать. Применение метода анализа изменения характера сновидений в судебно-психиатрической практике позволяет лучше понять личность и проследить этапы развития заболевания, выявить симулятивное поведение лиц, совершивших тяжкие преступления.

Интересно, что книга легко воспринимается читателем, не являющимся специалистом в области психологии, психиатрии и нейрофизиологии. Автор доступным языком дает читателю возможность проследить четкую связь между образом жизни человека и сновидениями, которые его посещают. Двигаясь от простого к сложному, автор показывает, насколько усложняются сновидения по мере взросления человека. Как зависят сны от настроения, общего психического состояния и физического самочувствия. Примитивность детских сновидений объясняется маленьким жизненным опытом – дети чаще всего видят во сне события, целиком и полностью связанные с событиями прошедшего дня. При достижении ребенком пубертатного периода меняется и характер сновидений, четко прослеживается связь с эмоциональным состоянием (влюбленность, надежда, разочарование, желание одобрения и так далее). Возникновение стрессовых ситуаций, связанных с процессом обучения, экзаменами, рабочими моментами находит отражение в снах взрослых людей, хотя сами сновидения становятся более сложными, многослойными и неоднозначными. Тем не менее, в них постоянно прослеживается связь с прошлым опытом человека.

В.Н. Касаткин в своей «Теории сновидений» постоянно подчеркивает связь ночной и дневной реальности, эта мысль красной нитью пронизывает всю книгу. Огромное количество практического материала, которое представлено в издании, полностью подтверждает данный тезис. Человек может увидеть во сне только то, что произошло или действительно волнует его в реальной жизни.

Иными словами, если вы действительно хотите понять себя, свои страхи, сомнения, острые реакции на, казалось бы, пустяковые ситуации, следует внимательнее относиться к своим снам, они могут дать реальную подсказку, на что следует обратить внимание. Анализ собственных сновидений может стать полезной привычкой, которую при соблюдении некоторой дисциплины можно выработать.

Автор затрагивает и подчеркивает в книге связь между внешними раздражителями, действующими на спящего во время сна, и возникающими зрительными образами, подкрепляя свои наблюдения практическими экспериментальными примерами. В большинстве случаев характер снов у разных людей, которые подвергались одинаковому воздействию, совпадал, что позволяет делать определенные выводы.

Исследуя связь между физическим состоянием человека и содержанием сновидений, автор выдвигает предположение, что мозг способен реагировать не только на внешние, но и на внутренние раздражители, показывая человеку определенные зрительные образы в сновидениях. Это подтверждено наблюдениями за пациентами, у которых уже были поставлены диагнозы, и теми, у кого сновидения начались раньше, чем было диагностировано заболевание. Таким образом, мозг при помощи сновидений как бы дает возможность заметить болезнь до начала внешних проявлений. Своевременная диагностика и начало лечения на ранних стадиях увеличивает шансы на выздоровление.

Н.В. Касаткин затрагивает тему «вещих» снов, описывая предпосылки их появления у человека. При этом развеивается мистическая составляющая, поскольку «вещие» сны напрямую связаны с реальными событиями, которые могли случиться в скором времени и с большой долей вероятности.

Только личный опыт и переживания, особенности эмоционального восприятия и характера человека, а также внешние факторы, на которые каждый реагирует по-своему, имеют значение при формировании природы сновидений. Связь сновидений двух разных людей исключается. А вот закономерности возникновения похожих сновидений у пациентов с одинаковыми диагнозами прослеживаются в исследованиях Касаткина довольно четко. Это позволяет говорить о возможности прогнозирования течения заболевания при появлении снов определенного характера.

Помимо практической пользы исследований, описанных в «Теории сновидений», для работы специалистов разных профилей (судебная психиатрия, психоневрология, наркология), каждый прочитавший монографию может почерпнуть интересную информацию и для себя.

Коллекция снов, которую собрал доктор Касаткин, его наблюдения и выводы делают «Теорию сновидений» актуальным изданием на все времена, поскольку работа мозга являлась и является интереснейшим объектом для изучения, позволяющим понять скрытые возможности и резервы человеческого организма.

Источник: Касаткин В.Н. Теория сновидений  Издательство: Л.: Медицина Год: 1983

Купить книгу в Литрес Купить книгу на ОЗОН Купить книгу в Лабиринте