Считаете ли вы себя оптимистом? Что для вас означает быть оптимистом: надеяться на благоприятный исход решения проблемы или самому искать в любых обстоятельствах что-нибудь положительное? Почему некоторые люди сохраняют положительный настрой практически в любой ситуации, а другие – всегда пророчат наихудший вариант событий, можно узнать в этой статье.

«Нет такой беды, которая хуже всех. Всегда можно найти что-нибудь посквернее».

Э. Портер, «Поллианна»

Общее значение принципа

«Поллианна» – популярная детская книга, написанная в 1913 году Элеонор Х. Портер, познакомила мир с одним из самых оптимистичных вымышленных персонажей, когда-либо созданных. Девочка по имени Поллианна всегда видела добро в людях, и ее подход к жизни часто включал в себя игру «The Glad Game», в которой она пыталась найти что-то положительное в любой ситуации, независимо от того, насколько неудачно складывались для нее обстоятельства. Она была рада получить костыли, а не куклу на Рождество, потому что было здорово, что костыли ей не были действительно нужны и, к счастью, она не нуждалась в их использовании. Способность этой девочки найти положительную сторону практически в любой ситуации привела к гипотезе, названной в честь нее. Исследования Бушера и Осгуда (1969) описывают гипотезу Поллианны как существование общей тенденции к использованию людьми позитивных слов в оценочном контексте чаще, легче и в более разнообразных манерах, чем отрицательные слова. Кроме того, данная гипотеза подразумевала, что люди склонны доверять и воспринимать положительные характеристики своей личности в большей степени, нежели отрицательные.

Согласно этому явлению, мозг обрабатывает информацию, которая приятна для восприятия и имеет положительную окраску, более точно и качественно, по сравнению с неприятной информацией. Этот термин можно использовать для обозначения различных человеческих тенденций: более быстрое распознавание приятных стимулов, склонность индивидуума чаще реагировать на них, чем на неприятные, высокая скорость обработки положительной информации и т. д. (Matlin & Gawron, 1979). Объяснением этого эффекта является то, что когнитивные процессы, контролирующие язык и поведение, протекают гораздо быстрее по отношению к понравившейся человеку новости, информации, стимулам (Matlin & Stang, 1978). Но данные познавательные процессы проходят абсолютно неосознанно, поскольку в реальных условиях, осознанно мы концентрируем свое внимание в большей степени на событиях или новостях, которые имеют негативный контекст. Исследователи объясняют этот факт тем, что наши процессы восприятия видят в подобного рода информации потенциальную угрозу для существования организма.

Именно поэтому наше внимание часто привлекают новости или ситуации, которые в теории или на практике могут нанести вред. Однако принцип Поллианны широко используется в изучении человеческой памяти и объяснении того, почему мы помним именно те, а не иные события. Наши воспоминания – это не воспроизведение видео- и аудиоряда в голове. Это реконструкция событий, переживаний, которые подвержены изменениям, неточностям, ошибкам восприятия с течением времени. Ряд исследований доказал, что воспоминания, которые были подкреплены позитивными эмоциями, воспроизводятся людьми более точно и корректно даже спустя большой промежуток времени, чем воспоминания, связанные с негативным эмоциональным опытом. Это объясняется тем, что на подсознательном уровне наш мозг обрабатывает положительно окрашенные стимулы гораздо быстрее и точнее, чем раздражители, которые вызывают негативные переживания.

Множество работ на эту тематику подтверждают, что, например, при составлении каких-либо списков более приятные вещи или люди находятся в самом начале; из пары слов антонимов положительное слово выбирается людьми в разы чаще, чем отрицательное. Некоторые результаты исследований представлены ниже.

Исследования принципа поллианны

Одна из предпосылок, вытекающих из принципа Поллианны, утверждает, что люди более точны в обучении и последующем использовании приятных/положительных слов по сравнению со словами, которые являются неприятными/отрицательными и нейтральными. Архивный анализ исследований Матлина и Стэнга (1978) подтвердил этот факт, а также определил два фактора, которые были существенно важны при исследовании: длительность задержки до использования и критерий обучения. При проведении эксперимента выборочное использование слов было более вероятным, когда оно было отложено во времени: чем дольше была задержка, тем более избирательным было применение слов. Также было отмечено, что критерий использования слов, который задавался экспериментатором, имел прямое влияние на дальнейшее использование слов. Если требования включали в себя высокую точность, отчетливость, в некоторой степени совершенство применения слов, то оно становилось более изобретательным, чем при равных заданиях, но более низких требованиях.

Бушер и Осгуд (Boucher and Osgood, 1969) доказали, что положительные слова используются чаще, чем отрицательные. Они нашли сильную корреляцию между эффективностью использования и тем, насколько благоприятной была оценка самого значения слова, но точная причинно-следственная связь не была определена. Согласно гипотезе Поллианны, оценка значения является причиной увеличения частоты использования положительного слова. Принцип был предложен, чтобы объяснить, почему для ребенка важно чаще использовать положительные слова, такие как симпатичный или приятный, чтобы описать кого-то, а не отрицательные слова. Несмотря на то, что исследования Бушера и Осгуда (1969) показали, что люди склонны говорить положительные слова чаще, чем отрицательные, они не могли описать или предложить причины этого вывода.

Анализ исследования Уорра (1971) дал возможность предполагать, что гипотеза Поллианны может быть расширена до личных суждений. Положительные слова (E+), как правило, используются чаще, чем отрицательные слова (E-). Положительные слова встречаются с большей частотой в личностных описаниях. Это может указывать на то, что существует более низкий порог для характеристик E+ по сравнению с E- характеристиками. Исследования показали, что женщины больше подвержены эффекту Поллианны, что приводит к их склонности к положительным (E+) суждениям в большей мере, чем у мужчин.

Ван Ройен (Van Rooijen, 1973) исследовал важность приятной и неприятной динамики общения. Участникам были даны описания мимических выражений, которые были приятными, нейтральными или неприятными, и им было предложено выбрать из массива фотографий изображение, которое, по их мнению, соответствовало предложенному описанию эмоции. Было предположено, что респонденты будут отдавать предпочтение и приятным, и неприятным выражениям лиц, преимущественно перед нейтральными, поскольку они могут быть более точно описаны и идентифицированы. Тем не менее, результаты противоречили ожиданиям исследователя. Выводы показали, что чем приятнее выражение лица, тем лучше участники смогли сопоставить фотографию с соответствующим описанием.

Осгуд и Хуосайн (Osgood and Hoosain, 1983) представили доказательства увеличения времени обработки, необходимого для эмоционально отрицательных слов, по сравнению с эмоционально положительными словами. Участникам была показана серия слов. Перед представлением каждого слова экспериментатор давал оценку каждому из них: либо «положительное», либо «отрицательное». Участникам было предложено нажать одну из двух кнопок, чтобы указать, было ли представленное слово конгруэнтным или несоответствующим эмоциональной полярности, объявленной экспериментатором. Наблюдались более короткие задержки для позитивных элементов по сравнению с отрицательными элементами, представляя доказательства доминирующей обработки эмоционально позитивных слов над негативными словами.

В исследованиях Матлина и Гаврана (1979) использовались различные методы в попытках определить, оставался ли «поллианизм» индивида последовательным. Четырнадцать шкал были использованы для определения склонности участников воспринимать и воспроизводить более приятную информацию. Исследование включало шкалы, которые оценивали счастье и заботу о рейтинге людей, в то время как другие шкалы касались памяти и вербального поведения. Оптимизм и счастье оценивались самооценкой. Общие результаты показали, что оптимизм и счастье были умеренно коррелированы с различными сторонами поллианизма. Оптимисты вспоминали приятные предметы более эффективно, чем неприятные предметы; они также полагали, что приятные слова встречаются чаще, чем неприятные слова. В отличие от мужчин, женщины, как правило, были субъективно счастливее, демонстрировали воспроизведение воспоминаний, которое было более избирательным.

Дембер и Пенвелл (1980) интересовались тем, как связаны пессимисты и принцип Поллианны, и можно ли отнести факты, отклоняющиеся от ожиданий, к пессимизму. Другая цель исследования заключалась в определении силы корреляции между шкалой счастья и депрессии. В этом исследовании были рассмотрены две задачи. В первой задаче участникам было предложено упорядочить список из 12 овощей в зависимости от того, насколько они им нравятся, причем первый из них наиболее понравившийся, а 12-й – наименее. Для второй задачи участникам было предоставлено 12 прилагательных пар и было поручено обвести слово из пары, которое могло бы более позитивным и благоприятным способом описать кого-то.

Результаты двух словесных задач оказались в соответствии с принципом Поллианны, но между оценками двух задач не было никакой корреляции. Кроме того, только оценки из второй задачи были связаны с ощущением субъективного счастья. При анализе данных по гендерному признаку не было выявлено существенных различий. Имелись незначительные корреляционные различия, хотя ни одно из них не было статистически значимым. Демен и Пенуэлл подчеркнули необходимость набора стандартных «задач Поллианны» для будущих исследований. Они также подчеркнули, что существует так называемый защитный пессимизм. При этом явлении человек сознательно занижает ожидания от события или ситуации, предполагает большую вероятность негативного исхода, чтобы в будущем избежать разочарований. Учеными также была выдвинута идея о том, что принцип Поллианны может коррелировать с настроением испытуемого.

В доказательство этого Айзеном и Шалкером (1982) был проведен соответствующий эксперимент. Для изучения влияния настроения они оценили индуцированные состояния, используя успех, неудачу и нахождение денег у разных групп испытуемых. Участникам групп «успеха» и «неудачи» сообщили, что целью исследования было изучение влияния успешного решения конкретной задачи на последующий тест. Группам было сообщено, что с ними сначала проведут тест на рейтинговую задачу, а затем проведут вторую часть теста. Субъектам в условии успеха сказали, что они набрали 92% правильных ответов при решении задания, а участникам условия неудачи – 22%. Субъектам группы, в которой изучалось влияние случайного нахождения денег на настроение сообщили, что причиной эксперимента было предварительное испытание некоторых задач и материалов для будущего исследования. В условиях эксперимента участники находили на стуле, на котором они должны были сидеть, десять центов. В конце прохождения теста им задали письменный вопрос относительно их субъективной оценки своих тестовых результатов. 73% испытуемых высказали уверенность в том, что они справились с заданием отлично, 21% участников утверждали, что прошли тест на среднюю оценку, и 6% - плохо. Такой же вопрос был задан и участникам групп с условиями успеха и неудачи. Группа с условием успеха 100% оценила свои ожидания от результатов теста как положительные. Группа же с условием неудачи в таком же проценте высказала свои негативные ожидания касательно результатов контрольного теста.

Однако позже результаты этого исследования были подвергнуты критике, так как учеными не были проведены предварительные тесты касательно уровня тревожности участников, их подверженности депрессивным состояниям, уровня самооценки и т.д. Все эти переменные могли как прямо, так и косвенно повлиять на восприятие установки, которую давали экспериментаторы.

Причины возникновения эффекта

Исходя из результатов всех вышеупомянутых исследований, важно отметить, что принцип Поллианны никак не связан с иллюзиями, неправильным восприятием действительности или нарушением работы когнитивных процессов. Как и защитный пессимизм, он выполняет функцию контроля и восприятия информации, и как следствие – проявления эмоциональных реакций. Для того, чтобы сгладить картину неблагоприятной окружающей среды, положения в обществе, физиологического или психологического текущего состояния, люди часто прибегают к «фильтрованию» информации таким образом, чтобы свести к минимуму все негативные раздражители. Так, подобного рода мышление помогает сохранять чувство психологического комфорта, используя этот защитный механизм.

В 1976 году Бенджафилд и Адамс-Уеббер заметили, что несмотря на то, что люди стараются видеть больше положительного, чем отрицательного в различных ситуациях, негативная сторона происходящего полностью не игнорируется. Просто для более комфортного восприятия или пребывания в определенной ситуации люди предпринимают ряд шагов для поддержания равномерного баланса между «плохим» и «хорошим» в различных обстоятельствах. К примеру, Велтен (1968) обратил внимание, что воспоминания, подкрепленные негативным эмоциональным опытом, сохраняются гораздо меньшее количество времени, чем те, которые были закреплены положительными переживаниями. Опять-таки, это связано с психотравмирующими обстоятельствами, которые наш мозг пытается нейтрализовать. Ведь если бы эти переживания сохранялись с такой же яркостью, как иные положительные воспоминания, каждый раз, прокручивая в памяти неприятные события, человек переживал бы такой же стресс, как и в первый раз. Рано или поздно такой уровень напряжения привел бы к истощению сил организма, что могло бы спровоцировать самые неприятные последствия.

Все же у принципа Поллианны есть и негативная сторона. Иногда, не желая видеть очевидной угрозы или игнорируя важную информацию даже среди плохих новостей, мы подвергаем себя еще большей опасности в будущем. Если этот механизм из защитной реакции переходит в регулярную форму поведения, стоит понимать, что когнитивные процессы в таком случае работают не совсем правильно. Поскольку все же важно воспринимать не только настроение самой новости, но и ее смысловую нагрузку.

Список литературы:

• 1. Benjafield, J., Adams-Webber, J. (1976). The golden section hypothesis. British journal of Psychology. 
• 2. Boucher, J., & Osgood, C. (1969). The Pollyanna hypothesis. Journal of Verbal and Learning вehavior
• 3. Dember, W. (2001). The optimism-pessimism instrument: Personal and social correlates.
• 4. Matlin M., & Stang D. (1978). The Pollyanna Principle: Selectivity in Language, Memory, and Thought.
• 5. Velten, E. (1968). A laboratory task for induction of mood states.Behavior Research & Therapy 

АВТОБИОГРАФИЯ

Истоки философии «как если бы»

... 

Таким образом, это было естественно, что системы Фихте, Шейлинга и Гегеля, несмотря на их удивительное логическое построение и широкий охват, не смогли надолго удержать меня, хотя я и был сосредоточен на этих трех системах в соответствии с учебным планом Колледжа. Предпочтение практического у Фихте и теория противоречия и его значимости для человеческой мысли и реальности Гегеля были для меня наиболее привлекательны.

Официальный учебный план перешел от «немецкого идеализма» Фихте, Шейлинга и Гегеля прямиком к Шлейермахеру. Но я следовал собственному курсу и обратился к Шопенгауэру, до тех пор игнорируемому и даже презираемому Факультетом. Я уцепился за Philosophy of the Unconscious (Философия Бессознательного) Э. фон Гартмана, наделавшую большого шума в свое время, но которая, конечно же, официально не существовала для Колледжа, и она отсылала к Шопенгауэру, чье имя постоянно упоминалось во всей современной литературе. Так что я обратился напрямую к источнику и изучил Шопенгауэра очень тщательно.

Учение Шопенгауэра дало мне много нового, великого и долговечного: пессимизм, иррационализм и волюнтаризм. Впечатление, которое он произвел на меня, было хотя не в объеме, но в интенсивности уверенно сильнее, чем от Канта. Чтобы объяснить это, мне придется зайти еще дальше. Во всех философских системах, встреченных мной до сих пор, иррациональный аспект мира и жизни не получал внимания или по крайней мере не получал его в адекватной степени. Идеалом философии было рациональное объяснение всего, то есть, использование логических заключений, чтобы доказать ее рациональность, другими словами, логичность, значимость, приемлемость. Гегельянская философия ближе всех подобралась к этому идеалу, и это было сочтено высшим достижением философии. Однако этот идеал знания не удовлетворил меня, поскольку мой ум был слишком остр и критичен, чтобы не видеть элемент иррациональности как в природе, так и в истории. С моих ранних дней я прошел через бессчетное проявление иррационального в моем непосредственном окружении. Это может прозвучать странно, но с этим фактически связано мое физическое состояние. С самого начала чрезвычайная близорукость препятствовала мне во всех моих занятиях. Когда бы мое естество не подмывало меня к действию, к энергичному движению, к занятости в каждом проявлении и аспекте, этот физический изъян принуждал меня к замкнутости, пассивности, одиночеству. Этот ослепительный контраст между моим физическим проявлением и темпераментом всегда поражал меня своей абсолютной иррациональностью, и он приучил мои чувства замечать все другие иррациональные аспекты существования. Исходя из этого, я счел в большей или меньшей степени сокрытие иррациональной стороны в большинстве философских систем недостатком искренности. Теперь я впервые встретил человека, кто открыто и достойно признал иррациональность и попытался объяснить ее в своей философской системе. Любовь к истине Шопенгауэра стала откровением для меня. Я не следил за его метафизическими конструкциями, поскольку с тех пор, как я изучил Канта, невозможность всей метафизики стала для меня очевидной. Но эмпирически устанавливаемая часть учения Шопенгауэра стала моей продолжительной одержимостью и источником плодотворного вдохновения, в частности до тех пор, пока она может быть связана с теорией эволюции, которая тогда была на виду, и с теорией борьбы за существование.

Я уже упомянул, что больше всего в Канте и Фихте меня привлекло их внимание к практическому аспекту. У Шопенгауэра я обнаружил ту же склонность, но гораздо более ясную, сильную, всеобъемлющую. У него этим стала не расплывчатая «практическая причина», но эмпирический психологический элемент «воли», поставленный во главу угла. Для меня то, что до тех пор было невыразимо, внезапно стало объяснено или по крайней мере объясняемо.

Что поразило меня больше всего, было его доказательство факта того, что мысль лишь используется волей как средство достижения своей цели, и что лишь в процессе эволюции мысль освобождает себя от оков воли и становится собственным средством достижения. Шопенгауэр уже показал, как мозг животных, будучи весьма небольшим, все же достаточно большой, чтобы функционировать как орган исполнения намерений воли, тогда как у высших животных, и в частности у человека он вырос из всех пропорций. Теория эволюции Дарвина, разрабатываемая в это время, поддерживала утверждение Шопенгауэра, что дало мне фундаментальное прозрение о реальности.

Эта теория Шопенгауэра показалась мне достаточно плодотворной, чтобы быть расширенной и примененной в общем смысле. В моих записях в годы с 1872 этот универсальный «Закон преобладания средства над целью» постоянно возвращается. Везде я находил свидетельства тому, что первоначальное средство, исполняющее работу для определенной цели, имеет склонность к обретению независимости и цели в самом себе. Мысль, изначально служившая целям воли и лишь постепенно становящаяся целью сама по себе, была особым и самым очевидным случаем универсального закона природы, проявляющего себя в новых формах всегда и везде, во всей органической жизни, в мыслительных процессах, в экономической жизни и в истории. К несчастью, в этот период мне так и не удалось опубликовать этот «закон», и я не сказал ничего вдобавок к созданной много лет спустя теории «Неоднородности причины» Вундта, выражающей ту же идею. Однако, я придерживаюсь взгляда, что выражение «Закон преобладания средства над целью» обозначает идею теории гораздо яснее и отчетливее.

В моей голове теория Шопенгауэра, гласящая, что мысль в своей основе зависима от целей воли жизни (Life-will) и что она развилась в самоцель лишь по причине противоположности всем законам, стала связана с теорией Канта о том, что человеческая мысль ограничена определенными рамками и что метафизическое знание невозможно. Эта ограниченность человеческого знания о переживаемом на своем опыте, на которую снова и снова указывает Кант, больше не ошарашивает меня как прискорбная неполноценность человеческого ума, сравненного с потенциально высшей формой разума, не сдерживаемого этими пределами. Это ограничение человеческого познания виделось мне теперь необходимым и естественным следствием из факта того, что мысль и знание изначально являются лишь средствами достижения целей жизни (life-purpose), так что их настоящая независимость ознаменовывает отделение от их изначальной цели; в самом деле, фактом этого освобождения мысль противостоит невозможным проблемам, не просто неразрешимым человеческой мыслью, в тоже время, возможно, разрешимым высшим формам мысли, но проблемам, невозможным всем формам мысли как таковой. Это убеждение стало одним из самых твердых оснований моей идеи вселенной, и с тех пор оно возросло во мне, с годами кристаллизовавшись в еще более четкую форму.

Другое мощное влияние на эти самые строки проявило себя в те годы (1872-73), когда книга Адольфа Гурвица (Adolf Horwicz) Psychologische Analysen auf physiologischer Grundlage попала в мои руки. В этой работе Гурвиц показал, что вся психология основана на так называемой схеме рефлексов: чувственные впечатления, следующие за раздражением, идеи, ведущие к мысли, выражающему движению и волепроявляющему действию. Простейшими рефлексами являются моторные феномены, следующие за раздражением. Эти стимулы должны привести к элементарным чувствам, высвобождающим соответствующие движения, представляя самое элементарное начало волеизъявляющих поступков. В промежутке между этими впечатлениями с одной стороны и моторными выражениями с другой на поверхность всплывают идеи: сперва в простейшей форме, но развивающиеся в более и более сложные таким образом, что их наивысшая форма может быть описана как мыслительный процесс. Таким образом, идея и впоследствии мысль представляются лишь мостом, посредником между впечатлением с одной стороны и выражением с другой. Эта теория, разработанная Гурвицем, наиболее осторожным и доходчивым образом, очень хорошо подходила идее, выведенной мной из Шопенгауэра, а именно, что мысль изначально является лишь средством достижения цели, поставленной волей, и обе идеи совпадали с убеждением о превосходстве практического, полученного мной от Канта.

Как я уже упоминал, в то время я не только работал над изучением философии и ее истории, но был главным образом занят великими идеями, совершавшими революцию в науке в это время. В первую очередь, я интересовался использованием механической теории с особым уклоном в сторону «Закона сохранения энергии» в каждой области природы. Во-вторых, я изучал новые перспективы, взятые на себя органической химией в результате введениятеории эволюции Дарвина и теории отбора, включенной в нее, а именно механический, автоматический отбор наиболее приспосабливаемого через так называемую «борьбу за выживание». Во всех отраслях органической и неорганической науки я стремился получить не только общие сведения, но и, насколько этого позволяли условия, особые знания по наиболее важным вопросам. Я воспользовался каждой возможностью быть в курсе движения, не только читая специальные книги, но также вступая в личный контакт с учеными. Именно так я вошел в контакт с Хуфнером – профессором психологии – и однажды имел с ним интересный разговор на тему жизненной силы (Life-force). С юношеским предубеждением я очень рьяно отстаивал точку зрения против нее как против устаревшей и бесполезной теории. Он отметил, что мои возражения были отчасти оправданы, но он указал, что использование этой идеи было практически целесообразно и что она может быть не просто допустима, но даже необходима, хотя она и может быть оценена как неверная или по крайней мере не в полной мере теоретически оправдана. Он дал мне свою книгу о жизненной силе, которая тогда только появилась.

Все это посеяло новое семя в моем уме, и оно оказалось проявившим самую длительную и решительную важность. Оно заставило меня тщательно искать аргументы на тех же самых строках, и я собрал примеры из всех наук. Тем больше возможностей я имел, поскольку я не только изучал многие отрасли науки, но и с настоящей универсальностью пользовался каждой возможностью исследования новых научных сфер, в которых личные знакомства оказывались так же полезны, как и книги.

В мой последний год в Тюбингене, с осени 1873 по лето 1874 года, я изучал главным образом классические языки, греческую археологию и немецкую филологию. Так как я мог формально покинуть изучение теологии осенью 1873, которое я до тех пор номинально продолжал ex profeso, согласно желаниям моих родителей, я должен был согласоваться с университетским планом лекций. Так что в этот последний год я посещал занятия по классической и немецкой филологии. Что привлекло меня больше всего в классической филологии, было греческое искусство, а в немецкой филологии – эволюция языка, с которым к тому времени обращались в соответствии с теорией эволюции благодаря Индо-немецкой грамматике Шлейхера. Я также начал изучение Санскрита под руководством Рота.

Что больше всего интересовало меня в этих занятиях и занятиях по истории, которые я также посещал, было практическим контактом с точными научными методами. С тех самых пор, как я попал под влияние Зигварта, я интересовался логикой, не только в ее формальном проявлении, но в особенности ее методологией, и теперь меня приветствовала возможность сотрудничества в практиках научного метода и в формулировании их теоретических заключений.

Летом 1874 года я выпустился из Тюбингена с конкурсной диссертацией «Недавние теории сознания» («Recent Theories of Consciousness»), в которой классическая и немецкая филологии встречались в качестве подчиненных разделов.

Но теперь земля горела под моими ногами. Я потратил четыре года в Тюбингене. В соответствии с правилами Колледжа, я должен был провести там восемь семестров. Все, что я мог вынести из Тюбингена, я заполучил сполна своей тяжелой и честной работой. Теперь мне было желательно закончить один год добровольной военной службы, и для этого в соответствии с обычаем многих моих южно-германских земляков, я выбрал Лейпциг, в знаменитом университете которого я мог изучить так много нового и важного.

Однако прежде чем покинуть свой дом, мне не терпелось проконсультироваться у некоторых ученых мужей по вопросу, не выходящему у меня из головы. В Штутгартской Школе Грамматики я отошел от теизма в пользу пантеизма, а в университете Тюбингена я развился от пантеизма по пути Кантианского агностицизма к позиции, приближающейся к атеизму Шопенгауэра. Теперь вставал вопрос: на таком основании теоретического атеизма какой линии следует придерживаться в отношении исторических форм Церкви и религиозной догмы с ее историческими истоками, и позволялось ли принимать абсолютно негативное положение к позитивной Церкви. По-моему, это не было необходимым. Мои исследования греческой мифологии, в частности ее выражение в древних произведениях искусства (в то время называемое «Мифологическое искусство») научило меня, что в соответствии с обычаями культурных греков и римлян, и как я заметил ранее у Платона, к этим мифам можно относиться как к «мифам», и все же (или скорее благодаря этому) продолжать оценивать такие фикции с точки зрения их этической и эстетической ценности. По этому поводу я хотел услышать мнения трех мудрых мужей – в то время знаменитейших сынов Швабии – Давида Ф. Штрауса, анализировавшего библейские истории, и в частности Новый Завет и формулы догмы как «мифы»; Фридриха Т. Фишера, ранее обрушившего мощный удар по Церкви, но кто, будучи историком-искусствоведом, не мог заниматься делом без церковных мифов; и наконец, Роберта Майера, который открыл закон сохранения энергии и совместил строго механистическую идею природы с сильным религиозным чувством. У меня уже были отношения со Штраусом, чья книга Old Faith and the New (Старая вера и новая) производила много шума в то время. Мне было просто увидеться с ним, но я застал его болеющим в постели, несколькими месяцами позже ставшей его смертным одром. Таким образом, наш разговор не мог зайти очень глубоко, но он представил мне своего старого друга Фишера. Он, однако, только мог говорить о его любимейшей теме тех дней – «Упадок немецкого народа с 1871 года», на которую он публично рассуждал при разнообразных поводах. Он хотел услышать мое мнение как представителя молодого поколения. В то время я бы не совсем согласился с термином «упадок», но я должен был признать, что даже я замечал признаки хвастовства и заносчивости, а также недооценки соседних цивилизаций. Французы, столь славно побежденные, недооценивались как с этической, так и с культурной стороны. Но что казалось мне гораздо более опасным, было всеобщим недопониманием и даже презрением англичан. Со своих ранних лет я знал многих англичан, и я научился различать вместе с их странностями и способности, и надежность. Более того, я испытывал величайшее восхищение их литературой, и имена Юма и Дарвина делали Англию вдвойне дороже для меня. Но здесь, мне казалось, Фишеру чего-то недостает из-за того, что он знал англичан со стороны и не восхищался Юмом и Дарвином. Мой визит к Р. Майеру был случайно предотвращен.

Переведено на русский Е. Г. Анучиным при поддержке журнала © ykgr.ru.
Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна
Копирование материалов книги разрешено только при наличии активной ссылки на источник.

На английском в Литрес На английском в OZON На русском языке в ykgr.ru

Нерациональное интеллектуальное потребление. С одной стороны, принято считать, что чем больше знаний, тем богаче потенциальный опыт. И с этим сложно спорить. Достойная интеллектуальная база, систематические занятия, образование всегда только на пользу человеку, если в нем есть потребность узнавать. Но важен не столько объем, сколько качество этого знания. Так, поток разноречивой информации, «разъятость» между отцовским полюсом (рассудочным, математическим) и материнским (поэтическим, экзальтированным) породил феномен Андрея Белого, который не всегда мог завершить свои эклектичные произведения, бесконечно переделывая тексты в поисках совершенства, создавая новый жанр – поэтических «симфоний», изъясняясь потоком сознания, вводя музыкальные законы в канву художественного текста. «Всё, что я узнавал, я пропускал сквозь себя, игрой вживаясь в узнанное; и – подглядывая сквозь игру всерьёз то, что превышало мой возраст» [14, С. 424]. Недовоплощенный гений – пожалуй, эта характеристика уместна по отношению к личности Андрея Белого.

Демонстративная оппозиционность. Это качество было характерно, например, для Байрона, желчно нападавшего и на государство, и на церковь, и на все, что окружало его. Именно из байроновского одиночества, непонятости и непризнания ни у себя на родине, ни в Европе рождается затем культура европейского романтизма с идеей «двоемирия»: этот, земной мир жесток и темен, тот, иной – светел и недостижим. «Ему везде было тесно; несмотря на беспредельную личную свободу, он чувствовал себя угнетённым, мир казался ему тюрьмой. …Не только отречение от всего традиционного, патриотического убило в нём выдающегося человека, но его революционный дух и ум, постоянно возбуждённый, не позволили ему должным образом развить свой талант. …Постоянное недовольство порождает отрицание, отрицание же ни к чему не ведёт» [15, С. 147-148].

«Синдром гения». Это определение, позаимствованное у В. Гирша, подразумевает выпячивание знания о собственной гениальности, которое загубило не один талант. Такая истероидная позиция описана у этого автора так: «Большей частью они заняты сами собою; весь мир интересует их лишь настолько, насколько с ним связаны их собственные, личные интересы. Во всём они обнаруживают характерный для них эгоизм… им неведомы идеальные чувства дружбы и любви» [16, С. 97].

Таков был Николай II, полагавший, что роль великого государя пала на него лишь вследствие исключительности его личности, приписывавший себе заслуги других. «Слушая министра Чернышева, который льстиво истолковывает выход Хаджи-Мурата как следствие выигрышного плана медленного оттеснения горцев, предложенного государем, Николай испытывает сладкое чувство удовлетворения собой. Ему никто не посмел бы напомнить, что им-то как раз был предложен провалившийся план решительного захвата резиденции Шамиля» [17, С. 359-360].

А если вспомнить богемную атмосферу Серебряного века, где поощрялась эпатажная позиция «гения»: вся эстетика футуристов была основана на этом понимании (вспомним: «Я – гений, Игорь Северянин // Своей победой упоён…»). Культивирование позиции юродивого, гения в особых случаях могло приводить и к психическим отклонениям, как это, скорее всего, произошло с Даниилом Хармсом.

Концентрация на сделанном достижении. Это коварный якорь для развития творческого человека. Есть в культуре случаи «одного достижения», «одного романа», после которого человек не создал ничего значимого, и это преследует автора, заставляет его либо бросаться во все тяжкие, либо включать бессознательную программу на самоуничтожение (в виде пьянства, наркотиков, неоправданного риска и т. д.). Как правило, окружающие вначале «прощают» гения, потом терпят, а потом – отворачиваются, что наносит последний удар по его самолюбию. Это же касается ученых-исследователей, для которых ригидность мышления – опасность, грозящая начисто убить творческую жилку, удивление первооткрывателя. Порой концепция выглядит столь соблазнительно, что хочется подогнать под нее эмпирический материал. Так защищаются многие диссертации. Но тогда нужно различать способы выстраивания карьеры и непосредственный научный поиск со всеми его провалами и неудачами. Очень ярко проявлен этот принцип и в актерской среде, где наиболее важны непосредственность, свежесть восприятия, живость. «Игра может превратиться в средство к жизни, в бесперспективное зарабатывание на хлеб, в мещанское успокоение. В другом случае неудачи углубляют страх, а страх усугубляет неспособность к творчеству. Может случиться и противоположное: посредственность углубляет скепсис, скепсис рождает нахальство, с которым часто объединяются алкоголизм и богемность, а в итоге падение способности к творчеству. Мы, актёры, должны, как и все, понимать закон диалектики: всё движется, изменяется и развивается. Новые таланты, новые личности приносят с собой новое как в технику, так и в стиль. Но для того чтобы не отстать, самому всегда остаться новым, требуется огромная работа, тренировка, напряжение мозга [18, С. 167-168].

Таких примеров застывания на одном достижении много и в литературном мире советского периода. Приведем лишь один. «Творчество Прокофьева быстро превратилось в самопародию. Почти в каждом его стихотворении один или несколько раз употреблялось слово «Россия». …Злые языки утверждали, что за свежую рифму к «России» Александр Андреевич платит пять рублей. Одновременно происходило стремительное продвижение по иерархической лестнице. Он был членом обкома, депутатом Верховного совета, лауреатом Сталинской премии (кстати, за поэму «Россия»), секретарем Союза писателей СССР, первым секретарем Ленинградской писательской организации, членом ряда редколлегий» [19, С. 158], - вспоминает Л. Друскин. При этом Прокофьев выпивал, часто за чужой счет, и потреблял все блага обласканного властью поэта. Так углублялся неизбежный внутренний конфликт.

Нереализованный эрос. Далеко не всегда происходит сублимация сексуальных импульсов, по Фрейду, и их преобразование в творчество. «В действительности художественный гений, а может быть, и гений вообще, очень тесно связан с половым отправлением, - пишет И. Мечников. - Я считаю вполне справедливым высказанное Мёбиусом мнение, по которому «художественные склонности, по всей вероятности, не что иное, как вторичные половые признаки» [20, С. 459-460]. Здесь самый яркий пример – противопоставление Пушкина, женолюба, поклонника многих дам, автора изысканных стихов в дамские альбомы, творчеству которого присущи легкость и виртуозность, - и так и умершего холостым Н. Гоголя, на склоне лет переставшего писать искрометные и остроумные произведения, а ставшим автором «Выбранных мест из переписки с друзьями», «Авторской исповеди», где догматично поучал своих читателей, как жить. Известны также многочисленные истории из биографии И. В. Гете, творчество которого питали его чувства к женщинам.

Следование внешнему, выполнение предписаний. Служба, распорядок, регламент и творчество просто несовместимы, как доказывает история искусства и науки. Еще Г. Селье указывал на факторы, тормозящие интеллектуальное развитие ученого: «1) административные обязанности со всеми вытекающими отсюда мелочными проблемами личных взаимоотношений, канцелярской работой и заседаниями; 2) преподавание элементарных учебных курсов; 3) постоянные визиты посетителей, ассистентов и др. Учёный должен научиться строить свой образ жизни так, чтобы защитить себя от влияний, ведущих к творческому бесплодию» [21, С. 87-88]. Зачастую нужно выбирать – отдать силы или на развитие науки, или на выполнение должностных обязанностей, и с этим сталкивается любой современный ученый.

Отсутствие воли. В романе «Жан-Кристоф» Р. Роллан пишет о несостоявшихся гениях: «Больше всего им не хватало воли, силы; они обладали всевозможными дарованиями, за исключением одного: жизненной мощи. …Редко кто из этих художников понимал характер своего дарования и ещё меньше умел неуклонно и планомерно двигаться к заданной цели» [4, С. 327].

Еще один эффект описан в работе Г. Саймона: «существует некоторый уровень устремлений / aspirational level, который конкретный человек считает для себя удовлетворительным, и к которому стремится. Или: человек принимает удовлетворительное, то есть относительно хорошее – вместо наилучшего – решение. Чтобы действительно найти оптимальное решение в сложной ситуации, нужно проанализировать много вариантов, от чего, как правило, люди отказываются» (цит. по: [22, С. 93-94]). То есть, имеется в виду своеобразная душевная лень, когда по каким-то причинам нет ресурсов искать наиболее приемлемый вариант. Если посмотреть на черновики великих поэтов и писателей, можно увидеть, как скрупулезно, до филигранной точности они могли искать нужное слово, верную интонацию – это могли быть десятки вариантов одной и той же фразы, которые, по восприятию обычного человека, звучат «одинаково хорошо». Или знаменитый пример, как десятки тысяч раз Эдисон испытывал электрическую лампочку, не удовлетворяясь отрицательным результатом.

В чем причины такой уступчивости? В страхе перед окончательным собственным решением, в неуверенности, неспособности услышать внутренний голос, интуитивно подсказывающий верный вариант. Происходит это потому, что образ «Я» у творческой личности может противоречить «Я-реальному» (и чаще всего так и происходит). Это может дать крен в сторону преуменьшения значимости своих достижений (или, наоборот, увести в самомнение).

Программа на самоуничтожение, вплоть до физического – это еще один губительный для таланта фактор. Н. Бехтерева отмечает этот феномен с точки зрения нейробиологии: «большой талант, большая одарённость, как известно, могут приводить к «самосожжению», «самопожиранию», «самоистреблению». И особенно это характерно для вершинной одарённости – гениальности, хотя это и не абсолютная закономерность. Она (он – если талант), опять повторяю, требует самовыражения, как бы живёт своей жизнью, одновременно зависимой и не зависимой от носителя этой одарённости» [23, С. 39]. И эта мысль очень близка идее К. Г. Юнга о существовании «автономного комплекса» в психике художника, требующего реализации, живущего тоже по своим законам. Гармонизация состояния, поиск разумной координации между разными полюсами активности – залог психического здоровья. Но, к сожалению, не всегда одаренному человеку удается обуздать эту мощную энергию. Вспомним В. Высоцкого, С. Есенина, М. Цветаеву и многих других.

Склонность к уединению (изоляция). Принято считать, что аскетизм благотворно влияет на душу и на творческий потенциал, однако намеренная самоизоляция, отказ от даже минимального взаимодействия с социумом в современном мире дают обратный эффект: как утверждает А. Ксендзюк, у таких людей «память и внимание атрофировались за годы бездействия, их способность к простейшим умственным операциям настолько ослабла, что их деятельность в этой области нуждается в постоянном контроле» [24, С. 107]. Сегодня психологи говорят об эффекте «отзеркаливания» - подлинное развитие личности возможно только в социуме именно потому, что через связи с другими человек узнает самое главное – себя.

Когнитивный диссонанс. Это открытие Л. Фестингера, подразумевающее наличие в психике одновременно двух противоположных концепций, равно претендующих на правдивость. Выход из этой мучительной для человека ситуации может иметь три вектора: изменение поведенческой стратегии, изменение знания о ситуации либо игнорирование этого знания. Так, характерным примером может служить создание Пушкиным истории о крестьянском бунте Е. Пугачева: в повести «Капитанская дочка» воссоздан хитроватый и, в общем-то симпатичный мужик, в «Истории Пугачевского бунта» все намного объективнее и более жестко – бунт этот был кровавым, Пугачев обрек на смерть сотни крестьян, его фигура коренным образом отличается от повести.

Мифы, стереотипы, культурно обусловленные или личные. Это может быть утрата способности критически и объективно мыслить (как после Чернобыльской катастрофы, например, когда опасность преуменьшалась, и на ядерный реактор посылали буквально незащищенных людей, многие из которых прожили потом не более суток). Так было и на первых порах во время Великой Отечественной войны, когда немцы стремительно стали теснить советские войска, а бои шли в нескольких десятках километрах от московского метро – и все это после сталинского благодушия и веры в обещания Гитлера о ненападении. Любая идея, принятая просто на веру, оглупляет человека, лишает его потенциала к росту и самостоятельному знанию. Когда-то Пушкин шокировал почтенную публику очень «грубым» и контрастным языком, по сравнению с чопорной и тяжеловесной манерой художественного изъяснения литераторов 18 века. После од Державина, Тредиаковского и Ломоносова он осмелился написать: «Шла баба через грязный двор // белье повесить на забор» (в «Графе Нулине») – что было неслыханной дерзостью. Однако впоследствии стало второй после Ломоносова реформой русского языка. Пушкин преодолел стереотипы силой своего таланта.

Мифология целого народа может стать препятствием для реализации его потенциала. Об этом идет речь в книге «Разговор с варваром» Пола Хлебникова. «Дух зодчества чужд кочевникам; им присущ дух базара. Для кочевника созидательный труд – это удел женщин и рабов. А там, где зодчество и созидательный труд недостаточно ценятся, местное производство, естественно, слабо развито. Вот и получается, что недостающее надо где-то добывать, а то базары скоро оскудеют... Кочевники просто обречены снова стать либо воинами, либо бандитами» [25, С. 158-160].

Фактор возраста. Самую экстравагантную оценку в этом смысле дал У. Ослер, фраза которого «после 60 человек практически бесполезен» наделала много шуму. Действительно, после 40 лет наступает естественный спад активности, в том числе творческой. Но это далеко не закон: Томасу Манну в момент завершения работы над «Доктором Фаустусом» было более 70 лет, физик Виталий Гинзбург получил Нобелевскую премию в 87 лет, Умберто Эко стал активно проявлять свой талант лишь с 48 лет, Пастернак работал над «Доктором Живаго», когда ему было более 50 лет. Нередко в активности одаренного человека наступает смена ориентира – часто такие люди углубляются в общественную деятельность, занимаются смежными видами деятельности (как было со Л. Толстым, А. Эйнштейном, А. Линдгрен и другими). Но некоторое ослабление творческой активности, изменение характера творческого процесса налицо в ряде примеров.

Установки. Имеется в виду поведение, характеризующееся следованием заданному сценарию. Наоборот, «антисценарий» (если использовать терминологию Э. Берна) ведет к творческой продуктивности (см.: [26, С. 247]). Неумение сопротивляться заранее подготовленному кем-то сценарию служит дурную службу творческой натуре. Наличие сценария вообще губительно для духовного и душевного развития, но здесь стоит рассмотреть возможные эффекты: следовать сценарию можно осознанно и неосознанно – иногда в процессе следования ему наблюдается результат, противоположный подразумеваемому. Или, как в случае А. Белого, осуществляется одновременно двойной посыл от родителей: один от отца, второй – от матери, и тогда человек «переключается» последовательно от одного к другому. «Проигранный» сценарий нередко ведет к депрессивному состоянию или проявлению шизофрении, по мнению Э. Берна. Пример антисценария приведен в книге П. В. Крусанова о рокере Андрее Панове: «Свин не раз говорил, что предел его мечтаний – создать самую плохую музыкальную команду, которая вообще только может быть. …И ему повезло – он сразу получил то, что желал (соответствующих музыкантов), а дальше – пошло и поехало […]. Да, он прожил жизнь так, как хотел. Он пил, дружил и спал с теми, с кем хотел, а не наоборот. И играл он так, как хотел» [27, С. 76-78].

В сценарных сюжетах все важное словно обесценивается, превращаясь в средство для чего-то осязаемого и очень понятного. Об этом пишет В. Леви: «Еда для энергии, спорт для здоровья, вино для веселья, игры для развлечения, секс для деторождения, деньги для экономики, правительство для страны, церковь для веры – лишь средства, лишь инструменты. Но средства эти при помощи всем известных посредств, среди коих главное: наша глупость, - становясь самоцелью, подчиняют себе цель – Жизнь, полноту Жизни...» [28, С. 61]. И тогда теряется индивидуальность, происходит некое усреднение ценностей, поступков, ориентиров, смыслов, что деструктивно по своей природе. В науке такое обесценивание происходит за счет признания условности истины – истин либо много, либо истины вовсе не существует, у всех есть право «иметь мнение», даже о вещах, в которых многие дилетанты, и это некомпетентное мнение нередко вытесняет мнение профессионалов. На примере литературы это отчетливо было видно в 2000-х, когда русская критика была единодушна во мнении о том, что «нулевые годы» - они такие, прежде всего, по качеству литературного продукта. Это была эпоха «постпостмодернизма», когда эксперимент несколько забуксовал и литературная игра не дала ничего, кроме эквилибристики «приемов», когда все имело право на существование.

Как видим, процессы творчества относятся к числу тонких, очень восприимчивых к тому, что и как на них влияет. Важен и внутренний волевой потенциал, и само качество личности, и не зависящие от одаренного человека факторы. Многие умы бились над тем, как можно регулировать творческий процесс, как его можно объяснить и предсказать, однако безуспешно. И в науке, и в искусстве снова звучит гимн человеческой индивидуальности, а творчество остается неким таинством, к которому можно относиться по-разному – страдать от его наличия/отсутствия, радоваться/ужасаться результатам, искать/убегать от вдохновения. Очевидно одно – именно творчество оказывает сильнейшее влияние на сотни, тысячи и иногда миллионы людей. И именно в нем проявлены мощные энергетические ресурсы человека-творца.

Автор статьи выражает благодарность И. Л. Викентьеву. Материал его сайта vikent.ru помог систематизировать и классифицировать аспекты рассматриваемой темы, которые были дополнены и проиллюстрированы рядом примеров из истории русской литературы.

Литература:

• 14. Белый Андрей. Почему я стал символистом / Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1999.
• 15. Эккерман И. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. Ереван: «Айастан», 1988.
• 16. Гирш Вильям. Гениальность и вырождение. Синдром гения. Сборник произведений по «философии гениальности». М.: «Алгоритм», 2009.
• 17. Лакшин В.Я. Пять великих имён: статьи, исследования, эссе. М.: «Современник», 1988. г., с. 359-360.
• 18. Пансо В. Труд и талант в творчестве актёра. М.: «Российский университет театрального искусства - ГИТИС», 2013.
• 19. Друскин Л.С. Спасённая книга. Стихи и проза. СПб: «Библиотека «Звезды», 1993.
• 20. Мечников И.И. Гёте и Фауст / Пессимизм и оптимизм. М.: «Советская Россия», 1989.
• 21. Селье Ганс. От мечты к открытию: как стать учёным. М.: «Прогресс», 1987.
• 22. Дягтярёв А.А. Принятие политических решений. М.: «КДУ», 2004.
• 23. Бехтерева Н.П. Магия мозга и лабиринты жизни. СПб: «Нотабене», 1999.
• 24. Ксендзюк А. После Кастанеды: дальнейшее исследование. К.: «София», 2001.
• 25. Хлебников П. Разговор с варваром. СПб: «Русское Имперское Движение», 2008.
• 26. Бёрн Эрик. Групповая психотерапия. М.: «Академический проект»; «Трикста», 2004.
• 27. Крусанов П.В. Андрей (Свин) Панов. «Свин – парень вредный, он не помрёт» / в Сб.: Беспокойники города Питера. СПб: «Амфора», 2006.
• 28. Леви В.Л. Куда жить? М.: «Торобоан», 2004.
• 29. Викентьев И. Л. Эффекты ослабления творческой деятельности [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://vikent.ru/enc-list/category/186

Автор: Павловская Гражина, психолог

Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна

Начало статьи: Причины ослабления творческой активности Часть 1: Внешние факторы

Во все времена этот вопрос оказывался актуальным – и мучил, прежде всего, тех, кто хоть однажды проявил свой талант. Нет ничего хуже, чем ощутить себя в какой-то момент на пике вдохновения, а затем тщетно добиваться вновь наступления подобного состояния – об этом свидетельствует множество дневниковых записей, мемуаров, воспоминаний, оставленных деятелями науки и искусства разных эпох. Сразу же оговорим, что в науке существует понимание творчества в двух его разновидностях – художественное и научное. И, вне зависимости от специфики творчества, процессы, проходящие в психике художника/исследователя, идентичны.

Ослабление творческой активности всегда связано с воздействием двух разнородных факторов: внешних и внутренних. Рассмотрим подробнее внешние факторы, замедляющие или препятствующие развитию творческого импульса.

Внешние факторы, влияющие на ослабление творческой активности

Давление авторитарного идеала. Еще в древности мыслители бились над причинами «порчи ораторского искусства». И пришли к выводу, что необходимое условие для выражения красноречия – атмосфера свободы, публичное обсуждение дел государственной важности. В этой атмосфере происходят столкновение мнений, позиций и, как говорится, «в споре рождается истина»: «Дух питается благородным соперничеством»; «какова у людей жизнь, такова и речь» [1, С. 144-146]. Сомнение, напряженный поиск истины, поиск адекватной формы выражения – вся бурлящая творческая активность немыслимы при наличии любого внешнего диктата – авторитарного идеала в лице государства, церкви, религии, запретов и т.п. Однако здесь есть и обратная сторона: свобода выражения подразумевает также и отказ от него. Если перенестись на несколько эпох вперед, в Россию ХХ века, и сопоставить качество «подпольной», неофициальной, позже самиздатовской литературы советского и постсоветского периодов с литературой горбачевской гласности, то однозначно выигрывает первая. Под давлением, вопреки всему, творческий процесс идет «на разрыв аорты», затрагивая важные экзистенциальные ориентиры. Когда запрета нет, наступает ослабление напряжения.

Окружение одаренных натур. Психологи до сих пор не нашли однозначного ответа на вопрос: что воздействует на человека сильнее – врожденные склонности или окружение? Совершенно очевидно, что при наличии одаренности необходимы условия для ее развития. Но, к примеру, история литературы пестрит примерами, когда окружение поэта или писателя довлело над ним, провоцируя «закупорку» творческого источника. Так, в одном из писем Гельдерлина читаем: «Близость подлинно великих умов, как и подлинно великих, самобытных и мужественных душ, то подавляет меня, то окрыляет – попеременно; я должен высвобождаться из пелены сумрака и дрёмы, мягко и настойчиво будить и воскрешать в себе полусозревшие, полуотмирающие силы, если не хочу в конце концов прийти к резиньяции, как к убежищу… предоставляя всему в мире идти своим чередом… Лучше уж могила, чем такое состояние!» [2, С. 44]. А нагловатый и самоуверенный Маяковский, блестяще провоцировавший публику во время выступлений футуристов, эпатажный и смелый поэт, внезапно робел в присутствии отстраненного и погруженного в себя Велимира Хлебникова, потому что преклонялся перед этим поэтом-философом. Или известный «эффект Фишера», крупнейшего гроссмейстера: игра с ним оглупляла соперников, вводила даже матерых шахматистов в состояние растерянности – потому что весь вид Фишера, харизма, вся мощь его интеллекта и энергии были направлены на ход игры. Он был на сто процентов погружен и сосредоточен, не обращая внимания ни на что внешнее. И это выводило из равновесия любого, кто хотя бы на сотую долю допускал возможность собственной неудачи.

Еще хуже, когда давление авторитета ощущается в семье – постоянно. Так, дети Льва Толстого испытывали, по воспоминаниям современников, давление отцовского авторитета. Туго пришлось и Борису Бугаеву, сыну профессора, известного математика, негодовавшего оттого, что фамилия Бугаевых будет стоять под стихами сына. Так родился поэт, известный в литературе как Андрей Белый.

Есть примеры и из истории: «Пётр опасался появления независимых людей. Он как бы предчувствовал их опасность для государства, избегал встреч с западноевропейскими мыслителями. Во время поездок и пребывания в Западной Европе его интересовали, прежде всего, «профессионалы»: государственные деятели, военные, строители, моряки и рабочий люд – шкиперы, плотники, корабельщики, то есть все те, кто мог осуществлять его идеи, а не создавать их» [3, С. 66].

Слава, богатство, власть. Не всякая творческая натура успешно прошла эти соблазны. Эффект гордости и довольства собой от понимания действительно стоящих результатов работы, это знаменитое «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» затем переживает множество модификаций. Появляется гордость перед друзьями и соотечественниками, наступает признание, известность, а всеобщее поклонение воздействует как наркотик. И если человек с аппетитом вкушает все эти плоды, рано или поздно ощущается дефицитарность: восхищаются уже не столь интенсивно, притока подпитки не поступает, и срочно нужно нечто, что вновь обратит взоры публики и вновь даст возможность наслаждения своим положением в полную силу. Это не что иное, как механизм зависимости, когда любое внешнее определяет не только наличие/отсутствие творческого импульса, но и состояние духа, настроение, развитие личности.

Так, в своем романе «Жан-Кристоф» Р. Роллан описывает довольно типичную судьбу гения: «Лесть, которой они окружали Гаслера, оказалась для него пагубной: он утратил необходимую для художника взыскательность. Он не находил нужным продумывать музыкальные идеи, приходившие ему в голову и, признавая, что написанное им ниже его таланта, говорил, что это все же выше творений прочих композиторов. К несчастью, это суждение в большинстве случаев оправдывалось, отчего оно отнюдь не становилось полезным для самого автора и не способствовало рождению шедевров» [4, С. 176-178].

Зависимость от внешней похвалы или ругани (внимания в любом виде) стала в свое время бичом для Н. Гоголя, И. Гончарова, В. Маяковского, С. Есенина и многих других поэтов и писателей. Так, известно, что Маяковский, ранее обласканный советской властью, тяжело переживал игнорирование со стороны правящей верхушки своей выставки «20 лет работы»; пьянство Есенина поощрялось в окружавшем его богемном окружении – ведь это давало поэту энергию для написания стихов, а его близкие и знакомые повышали свою значимость «близостью к гению». Л. Н. Толстой в Ясной Поляне не мог укрыться от потока посетителей, «толстовцев», последователей, оппонентов, шедших к нему пешком буквально через всю Россию, чтобы задать насущные вопросы. Был ли он свободен в своем творчестве последних лет? Судя по результатам, нет. Автор «Войны и мира» ушел в догматику и публицистику на исходе жизни. Совершенно очевидно, что на каком-то этапе художник или исследователь проходит испытание властью, известностью и материальными благами «в обмен» на свою продуктивность.

«Жажда славы, известности во что бы то ни стало, угасание интереса к жизни, цинизм и, наконец, органическое старение тела и духа. Нужно понять, что одному досталось писать долго и интересно, другой – выплеснулся и больше ничего «шедеврального» не создаст» [5, С. 68].

Но огромная слава и признание могут сломать дух человека: вспомним известный пример Алексея Стаханова, чье имя стало нарицательным в Советском Союзе. После знаменитого «подвига» Стаханова (за которым в действительности стояли десятки людей), после того, как миф о его подвижничестве разнесли все пропагандистские центры Союза, через какое-то время он остался один на один с собой и со своей изжитой ролью, ибо «исчез информационный повод», и несчастный рабочий закончил дни в сумасшедшем доме.

Мало кто может сопротивляться опьянению успехом, расположению публики, похвале – это буквально на уровне потребности. И только философская позиция, полный отчет самому себе в том, что слава и признание – это одно, а ценность прожитой жизни, ее подлинный смысл – нечто совсем иное, может спасти творческую личность.

Экономические условия. Согласно версии А. В. Долгина, именно экономические обстоятельства определяют, сможет ли талант пробиться и реализоваться. «Мы знаем только тех, у кого это получилось, и нам неизвестны те, кто, несмотря на все задатки, так и не смог реализоваться» [6, С. 140], - пишет исследователь. Речь идет об актуальной и до сих пор дилемме: творить «на потребу дня», выполняя определенный заказ (государства, публики, конкретного лица) – и тем самым вносить фальшивую ноту в собственное творчество, истоки которого – глубоко в индивидуальной природе; либо отказаться от материальных ценностей (известны истории, когда творческая личность жила буквально впроголодь) и позволить себе создавать «в будущее». Когда-то буквально на грани нищенства жила эмигрировавшая из СССР М. Цветаева, а также целая плеяда поэтов и писателей, вошедших во «вторую волну» русской эмиграции: днем они работали таксистами, официантами, а ночами собирались русскоязычной диаспорой или писали произведения, вошедшие затем в учебники русской литературы.

Если говорить о науке, то напрашивается пример разработки ядерного оружия. «В Москве проблемой создания ядерного оружия занималось втрое больше учёных, чем в Челябинске. Тем не менее три четверти всего советского ядерного оружия создано в Челябинске, зато процент академиков и докторов больше среди московских учёных» [7, С. 338], - пишет И. Ю. Мухин. В чем проблема? В ажиотаже на столичную карьеру: посредственности всегда стремятся занять «теплые места» в тиши лабораторий и получать должности и награды. И процент истинных исследователей среди них ничтожно мал, а то и вовсе отсутствует.

Сегодня много говорят о феномене массовой культуры (и даже «миддл-культуры»), законы развития которой определяются, в основном, спросом публики. «Бизнесу нужно чем-то заполнять промежутки между гениями и их спонтанными озарениями. И при этом он стремится быть в определённом смысле честным – хочет соответствовать спросу. Потому и пользуется лекалами, имевшими успех ранее. В производстве, организованном подобным образом, новаторы не очень-то востребованы» [8, С. 149], - считает А. В. Долгин, говоря о стандартизации результатов творчества, о том, что произведение (достижение), ставшее когда-то настоящим открытием, закосневает в повторении и вариациях, становясь неким эталоном, который затем неизбежно превращается в штамп. И чем больше таких штампов, тем сложнее прорваться через уже оформленное и принятое.

Об этом же писал известный российский философ Лев Шестов: «Творчество есть непрерывный переход от одной неудачи к другой. Общее состояние творящего – неопределённость, неизвестность, неуверенность в завтрашнем дне, издерганность… Оттого-то большинство людей, даже гениальных, a la longue не выносят творческой деятельности. Как только они приобретают технику, они начинают повторяться, зная, что публика не слишком требовательна и довольно охотно выносит однообразие любимца, даже видит в этом достоинство. Всякий ценитель искусства доволен, если узнаёт в новом произведении «манеру» художника, и мало кто догадывается, что приобретение манеры знаменует собой начало конца» [9, C. 72-73].

Широко известен тот факт, как ревниво относился З. Фрейд к верности учению психоанализа своих последователей. Психоанализ времен Фрейда претендовал на роль если не новой религии, то совершенно особого мироощущения, объединившего множество ученых и деятелей искусства. И любое «отклонение от основного курса» Фрейд воспринимал как личное предательство, во многом преувеличивая и тем самым искажая свои идеи и верные догадки.

Географический фактор. Альфонс Декандоль выявил следующую закономерность: результаты научной работы и количество исследователей снижаются в направлении с севера на юг. «В южных странах, по мнению Декандоля, можно заниматься философией, правом, чистой математикой, а то время как большинство естественных наук требует слишком больших физических усилий» [10, С. 264]. Анализируя состав Парижской академии, ученый пришел к выводу, что все они – уроженцы северной части Европы. Жаркий климат, по мнению Декандоля, снижает умственную активность.

Процент появления гениев. Существует также точка зрения, что рождение гения в одной какой-то сфере препятствует появлению других в этой же области. Таким было появление французского генерала Тюренна в 17 веке, таков феномен Корнеля и Расина в театре Франции, появление Ломоносова в научном мире, Пушкина в русской литературе. Перечень примеров можно продолжить. Происходит это потому, что гений задает тон, создает определенный вектор, превозмочь или изменить который в силах далеко не каждый.

Еще одним аспектом этого вопроса является скученность, перенаселенность, вследствие чего замедляется творческое развитие. Я. Кристиан в 60-х годах провел исследование, результатами которого стали следующие тезисы: «в условиях перенаселённости у высших позвоночных животных: увеличиваются надпочечники; растёт агрессивность; ухудшается рождаемость; снижается устойчивость организма к заболеваниям и другим внешним воздействиям».

Есть и обратная сторона медали: отсутствие одаренных людей иногда обусловлено внешнеполитическими причинами: так, к примеру, массовая гибель русского офицерства в продолжение войн ХХ века, методичное уничтожение инакомыслящих, запугивание, массовая высылка из страны – это выжженное поле русской культуры ХХ века, породившее «совковую» культуру, язык «совка» и психологический феномен «советского человека», чей основной принцип жизни – как у чеховского «человека в футляре» – «как бы чего не вышло». Интересно, что с российским опытом совпадают некоторые английские тенденции.

Существуют работы Рональда Фишера, который, используя данные британской статистики, утверждает: скорость регенерации аристократических кругов гораздо меньшая, если сравнивать с «низами». Генетическая программа, считает исследователь, давала отрицательный результат: одиночки-интеллектуалы издревле выбирали путь духовенства и практически не оставляли после себя потомков. Причины упадка цивилизации Фишер видит не в физическом отсутствии талантов, а в потере базовой функции регенерации у высших слоев общества, которые основной задачей видят укрепление своего положения, в то время как низшие слои размножаются в геометрической прогрессии. Не об этом ли книга Хосе Ортеги-и-Гассета, написанная в 30-х гг. ХХ века, – «Восстание масс», и корни трех русских революций, когда победившее большинство громило музеи, низвергало колокола с церквей, а затем и всю религию, устанавливая дикие порядки, когда право на стороне сильного?

Динамика внешнего окружения. Развитие личности не может происходить иначе, чем в условиях изменений окружающей среды. Помните классическую литературу 19 века? Русская провинция, где мелкое дворянство отчаянно скучало, где пушкинская Татьяна влюбилась в Онегина во многом потому, что это был яркий приезжий, контрастно выделяющийся на фоне общих впечатлений. Где безграничный русский пейзаж, простирающийся до горизонта, консервировал умы и чувства молодых людей, отчаянно рвавшихся в столичный свет? Есть этому и научное объяснение. Уже в 20 веке были проведены опыты с сенсорной депривацией, когда испытуемых помещали в искусственно созданные условия, где нет вообще никаких ощущений, при полной темноте и покое тела. Результаты оказались ошеломляющими: «Изменяющаяся внешняя среда абсолютно необходима для человека. Без неё мозг прекращает адекватно функционировать и развиваются ненормальности поведения» [12].

Специфика воспитания. Исследования одаренных детей в 90-х гг. прошлого века показали, что существует культурно обусловленная ориентация: одаренность стремятся развивать больше в мальчиках. Девочек сознательно или неосознанно готовят к пассивным формам поведения, активизируя эмпатию, способность помогать, сострадать, уступать, ориентируют не на активность и риск, но на более спокойные занятия. В итоге в самоощущении девочки нет места пониманию степени своей одаренности и ярких способностей, она всегда склонна объяснять свою успешность внешними факторами. Еще одним результатом является высокая склонность к адаптации в обществе, обеспечивающая социальную лояльность. И наконец, девочки изменяют свои изначальные профессиональные ориентации, нередко понижая общественный статус своей профессии [13].

Но даже если забыть о гендерном аспекте, разве двухвековая школьная традиция не делает все, чтобы загубить ростки гениальности? Муштра, наличие стандартизации, обязательного алгоритма разрешения задач, неучет психофизических аспектов в обучении, установка на воспроизведение материала («от сих и до сих»), не говоря уже о драконовских мерах и физических наказаниях школ 19 века (в этом смысле вспоминаются «Очерки бурсы» Г. Помяловского). К примеру, величайший индийский математик, Рамануджан, практически вопреки образовательным условиям воспроизвел систему векового математического знания сам, во многом благодаря интуитивному углублению и логической парадигме мышления, порой минуя академическое знание.

Автор статьи выражает благодарность И. Л. Викентьеву. Материал его сайта vikent.ru помог систематизировать и классифицировать аспекты рассматриваемой темы, которые были дополнены и проиллюстрированы рядом примеров из истории русской литературы.

Литература:

• 1. Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. Время. Жизнь. Книги. М.: «Наука», 1981.
• 2. Дейч А.И. Судьбы поэтов. Гёльдерин. Клейст, Гейне. М.: «Художественная литература», 1974.
• 3. Лихачёв Д.С. Избранное: мысли о жизни, истории, культуре. М.: «Российский фонд культуры», 2006.
• 4. Роллан Р. Жан-Кристоф / Собрание сочинений в 14-ти томах. Том 4. М.: «Государственное издательство художественной литературы», 1956.
• 5. Попов Е.: «Моя родина – Россия, а не государство и его чиновники» (интервью) // Сб.: Захар Прилепин. Именины сердца: разговоры с русской литературой. М.: «Аст», 2009.
• 6. Долгин А.В. Экономика символического обмена. М.: «Прагматика Культуры», 2007.
• 7. Мухин Ю.И. Продажная девка Генетика, М., Издатель Быстров, 2006.
• 8. Долгин А.В. Экономика символического обмена, М., «Прагматика Культуры», 2007.
• 9. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: опыт адогматического мышления. Л.: «Издательство Ленинградского университета», 1991.
• 10. Микулинский С.Р., Маркова Л.А., Старостин Б.А., Альфонс Декандоль. М.: «Наука», 1973 г., с. 264.
• 11. Christian J.J., Endocrine adaptive mechanisms and the physiologic regulation of population growth // Physiological Mammalogy, 1963, Vol. 1, рр. 189–359 [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://vikent.ru/enc-list/category/186
• 12. Hebb D. The innate organization of visual activity: I. Perception of figures by rats reared in total darkness «Journal of Genetic Psychology». N 51, рр. 101-126. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://vikent.ru/enc-list/category/186
• 13. Психология одарённости детей и подростков / Под ред. Н.С. Лейтеса. М.: «Академия», 1996, с. 100-104.

Автор: Павловская Гражина, психолог

Редактор: Чекардина Елизавета Юрьевна

Продолжение статьи: Причины ослабления творческой активности Часть 2: Внутренние факторы